Сундук – важное сословное изобретение: владелец сундука не должен был его самостоятельно собирать, на то существовали слуги, и не мог его самостоятельно поднять, для этого звали носильщиков. Количество сундуков поэтому не ограничивалось. Когда на плывущий в Ленинград пароход доставляли багаж мистера Твистера, это выглядело так: «Следом четыре идут великана, двадцать четыре несут чемодана». Если Сара Бернар отправлялась на гастроли, за ней везли 75 мест багажа. Размеры и объемы уменьшились, когда понадобилось грузить багаж в автомобили и в тесные аэропланы и стало понятно, что владелец уж, так и быть, способен донести чемодан до трапа. Точно так же в наши дни появление чемоданов с колесами означало не только дизайнерскую, но и социальную революцию. Носильщики начали исчезать как класс.

Самое удивительное, что производство волшебных сундуков пережило старый мир. Их до сих пор выпускают по специальным заказам на фабрике, которая находится как раз в мемориальном отделении в Аньере. Основа сундуков здесь по-прежнему собирается и выклеивается из дерева. Тонкие рамки-нервюры и пластины светлого дерева напоминают лонжероны первых авиеток.

Дерево обычно выбирают африканское, а вот кожу – из Германии или Северной Италии. Там она лучше, потому что северный скот бережет свою шкуру, а мельчайшие царапины или укусы насекомых не дадут выполнить цельное покрытие для чемодана.

Там, где мастера работают с кожей, условия работы особенные: постоянная температура в 23 градуса и 70 % влажности. По чистоте и аккуратности все это напоминает скорее часовое ателье. У вюиттоновской кожи свой стиль, цвет и рисунок, знакомый на всех широтах: гладкий, в полосочку, в клеточку, с монограммой. Рисунок должен быть идеально подогнан и переходить с одной плоскости на другую без изменений узора. Кожу закрепляют специальными гвоздиками – на сундук уходит от 700 до 1000. Это стандарт, от которого не отступают. Зато у каждого мастера свой ритм ударов и свой порядок – забивать гвозди через один или последовательно. Они же артисты, художники.

Отделение спецзаказов – это целый институт индивидуального проектирования багажа, так что многие их произведения достойны музея, а некоторые – так и музея современного искусства. Например, багаж человека, который ни при каких обстоятельствах не желал отказываться от привычки пить кофе перед телевизором. Для него сделали сундук с телевизором, спутниковой антенной, кофеваркой и солнечными батареями – где бы он ни оказался, кофе и утренние новости ему обеспечены.

В истории заказов – гримировальный столик для актера театра кабуки. Сундук на сто моделей часов для одного швейцарского господина. Сундук на тысячу сигар для господина американского – со встроенными хьюмидорами. Набор инструментов для американского мастера татуировки. Один ученый китаец заказал мини-библиотеку с мировой классикой. Араб – чемодан для любимого и драгоценного кальяна. Американка потребовала футляр для двух хрустальных бокалов, чтобы пить шампанское в бизнес-классе из своей посуды. Заказ из России – чемоданчик на сто самых любимых колье, ожерелий и диадем из тех, что всегда должны быть под рукой. И наконец, истинный шедевр: футляр для пластмассового утенка, который имеет право путешествовать с комфортом, прожив десятилетия бок о бок со своим хозяином. Драгоценный и единственный прибыл для обмеров, застрахованный на десять тысяч фунтов, которые, впрочем, едва ли покрыли бы тяжелый моральный ущерб владельца в случае его утраты.

Марка, производящая все, что мы носим с собой, понимает, что в сундуке – и наша профессия, и наши склонности. Она готова придать им форму, обтянуть кожей, запереть на ключ для пущей сохранности. У Сергея Довлатова чемодан много лет спустя рассказывает хозяину всю его историю: «На дне – Карл Маркс. На крышке – Бродский. А между ними – пропащая, бесценная, единственная жизнь». Вот так же в чемодане обнаружилась история Эрнеста Хемингуэя, его пропащая, бесценная, единственная жизнь в городе Париже. В 1956-м Чарльз Ритц, сын Цезаря Ритца, отдал писателю (и любимому завсегдатаю ритцевского бара) багаж, пролежавший почти тридцать лет в гостиничной кладовой. Хемингуэй оставил его в «Ритце» в 1930-х. В одном из блокнотов нашлись черновики «Праздника, который всегда с тобой» – книги, увенчавшей жизнь и карьеру писателя. Неплохое вышло бы название для книги о вюиттоновских чемоданах – «A Moveable Feast». Жаль, что оно уже занято.

#парижскиймарафон #парижскиевремена́

«J’aime Paris au mois de mai» («Люблю Париж в мае»), – пел Шарль Азнавур, но, видимо, он имел в виду другую парижскую весну, чем нынешнюю, щедро политую дождями. Конечно, нет худа без добра, и маленькие злые песчаные бурьки, которые стали гулять по паркам с самого конца зимы, теперь прибиты небесной влагой и не залетают ни в глаза, ни в чашку с мороженым. Но, например, ежегодный парижский марафон в этом году можно было бежать в пальто – такой в этот день дул холодный ветер.

Марафон – важнейшее парижское мероприятие. За несколько дней до его начала все только и говорят о марафоне. В любых компаниях находится человек, который либо бежал в прошлом году, либо собирается пробежать в нынешнем. Участники заранее регистрируются, едут к черту на рога к Версальским воротам получать номера. Тут же не просто вышел и побежал. Бегать каждый может. За эту честь надо заплатить – почти сто евро с носа. Сорок тысяч участников – Париж не резиновый. Цены растут каждый год, парижане злятся и обещают убежать из столицы куда подальше, но каждый год встают на старт на Елисейских Полях.

Перед началом бега группы поддержки прогуливаются вокруг и наблюдают, как за загородками разминаются храбрецы. Одетые кто как – в основном в спортивных костюмах для бега, но пиратская шляпа или заячьи уши тоже не возбраняются.

Мужчинам, чтобы выиграть, надо пробежать 42 с лишним километра по Парижу за два с небольшим часа. Для женщин – чуть медленнее, но тоже быстро и далеко. Возможно, тем самым моделируется проведение однодневного интенсивного парижского шопинга, но я бы никому не рекомендовал такую манеру передвижения по городу.

Конечно, после старта впереди немедленно оказалась группа спортсменов, в которых трудно было опознать потомственных французов. Это были бегуны из Кении и Эфиопии, самые быстрые люди на свете, с которыми никакому местному жителю, отягощенному фуа-гра, тягаться невозможно – парижане занимают место во второй, а то и в третьей десятке.

Но радостно было видеть, что местные бегуны и бегуньи вовсе не пытались оспорить у заезжих спортсменов их пальму первенства. Настоявшись и натерпевшись на старте, многие французы и француженки, выйдя на простор Елисейских Полей, быстро сворачивали на боковые аллеи, чтобы присесть в кустиках или встать у дерева. Замечательное зрелище: сколько хватает глаз, у каждой вертикали мочится по спортсмену. В этот момент чувствуется, что они выполнили свою задачу и, что бы им далее ни предстояло, главное не победа, а участие.

Некоторые бежали дальше уже налегке, некоторые, удовлетворившись этим спортивным подвигом (которому, надо сказать, нисколько не мешали прогуливавшиеся вдоль трассы полицейские), тут же отправлялись обедать, чтобы потом посмотреть по телевизору, кто все-таки добежит и кто придет первым. В соседнем ресторане марафонцев принимали с восторгом, словно вернувшихся с войны. И никакого «спортивного меню» им, разумеется, не предлагали.