Борьба за приглашения начинается задолго до показа. Считается, что эти билеты не продаются. И по идее, в зале должны быть только специалисты-журналисты, оптовики-байеры да еще транжиры-клиенты – у марок есть квота на почетных покупателей. В этом смысле билет можно купить, но только в нагрузку к десятку сумочек «Биркин», которые тоже идут по разнарядке.

И здесь становится очевидно, что одним жизнь – конфетка, а другим – черный хлеб. Другие интригуют, уговаривают пиаров, шлют слезные письма, а одни только отмахиваются от приглашений: «Надоели! Сколько можно!»

Огромные пакеты с билетами и подарками отправляются в знаменитые главные гостиницы знаменитым главным редакторам. Помните истории про гостиничные кражи? Всякие там бриллианты Леваева, пальмовые ветви Шопара – так вот, это темы для кино. Стащить драгоценное колье – серьезная работа, себе дороже, а вот стащить комплект билетов – самое милое дело.

В спешке никто не станет заниматься поисками, намылят голову ассистентке – «смотри куда посылаешь, понимаешь!» – и возьмут у марки новые приглашения. Там почертыхаются, но дадут. Это же не партбилет потерять.

Очереди на показы выстраиваются от входа в парк, документы наизготовку. Кругом – умильно смотрящие на обилеченных граждан девушки, которые хотят пройти внутрь и быстро познакомиться с важными людьми. Но пройти внутрь – полдела. Там начинается дележ мест и вскипает борьба за первый ряд.

Раньше я думал, что такое происходит только в Большом театре. Но в малом драматическом театре показа это еще комичнее. Полно желающих занять чужой стул. Это целая наука. Главное – не зарываться. Если занял место Дианы Крюгер, тебя, конечно, выведут, а если главы модного журнала в развивающемся государстве, могут и не тронуть.

Почему на высоченных манекенщиц нельзя смотреть из второго ряда (сантиметров на пятьдесят дальше), посторонним непонятно, не каждый же раз перед тобой сядет двухметровый Андре Леон Телли с шубой Шаляпина и талией Монсеррат Кабалье. А дело-то в том, что нельзя себе позволить потерять место. С местом ты потеряешь лицо.

Кресла в первом ряду не переходят по наследству. Как когда-то членов ЦК КПСС гнали с семьей и вещами с государственной дачи в день выхода на пенсию, так и здесь отставной главред занимает место в третьем ряду – модном собесе. Ельцинская фраза «Не так сидим!» потрясла политический мир меньше, чем потрясла мир моды фотография воговской дьяволицы Анны Винтур во втором ряду. Что случилось? Чем это обернется? Чего нам теперь ждать? А может, у мадам просто носок был в этот раз с дыркой.

Публика первого ряда, второго ряда и третьего ряда разделяются куда строже, чем классы в самолете. Даже самые приличные и скромные в быту главные редакторы вынуждены скандалить, потому что должность обязывает. Сам уж не рад, вышел бы лучше и сел попить пивка в тени акации, разглядывая тот же показ в интернете. Нет, надо себя поставить! Собачься с командой пиаров, угрожай уйти, требуй жалобную книгу, но получи место в первом ряду, а то скажут, что ты не редактор, а безвольная тряпка.

Намаявшись по показам и насмотревшись на человеческие страдания, я сначала хотел вспомнить архитектурное прошлое и предложить какой-нибудь из марок устроить показ с одним первым рядом. Это ведь создаст меньше проблем, чем создает психологических проблем сословная рядная система.

Потом я заметил, что многие так и делают, вытягивая подиум в длиннейшую гусеницу. И обнаружил, что это не очень-то помогает. Публика начинает делить стулья на четные и нечетные или правые и левые.

Правые – для великих редакторов, нечетные – для лохушек. Главное в моде – это неравенство, и его надо поддерживать. Я думаю также, что этого не захотят сами бренды, потому что у них потеряется еще одна возможность делать любимым людям щедрые подарки, которые им ничего не стоят.

Посещение показов неизбежно меняет человеческие вкусы и мозги. Достаточно посмотреть на модную толпу у входа, часто более пеструю, чем вереница моделей с их «кошачьей дорожки».[5]

В последний раз передо мной в очереди под жарким солнцем стоял милый восточный юноша. Коротышка в черном смокинге с бабочкой и в маленьких черных шортах с лакированными туфлями на босу ногу. Его красиво изогнутые и очень волосатые ноги необычайно привлекали фотографов. Возможно, они принимали моего соседа за знаменитого блогера по имени Bryanboy, которому Марк Джейкобс посвятил именную сумку. И напрасно, мой сосед был юн, а Браян Бой засел в первых рядах и уже совсем не boy – мальчику за тридцать.

Но околомодная публика знает: для того, чтобы попасть на прицел фотографам, которые караулят у входов, достаточно надеть что-нибудь не самое обычное, ну хотя бы шляпку. Журналы помешаны на «уличной моде», и, если вы напялите на голову сапог, ваш наряд обойдет все журналы.

Более всего здесь отличаются азиаты, которых парижская тусовка ценит за храбрость. Азиаты бесстрашны, потому что для них что черный, что зеленый смокинг – одно и то же. Так мы по недоразумению повязывали бы кимоно поверх сорочки. И великие вожди смотрели бы на нас как на безумцев. А вот модные вожди это весьма одобряют, хотя и понимают, что мир на парижских показах переменился. Умница Сьюзи Менкес уже написала про цирк моды, который с подиума опустился на улицы (найдите обязательно ее статью «The Circus of Fashion»). Это ведь здорово, потому что, стало быть, есть на свете люди, которые готовы пить отраву сами, а не поить ей других. Кроме того, это счастливое опрощение моды, которая только таким образом способна овладеть широкими народными массами.

Париж такие истории помнит – так люди, которых не пускали на аристократические балы, устраивали свои вечеринки на улицах в предместьях. Для этих увеселений было сразу несколько терминов, похожих на имена певичек из оперетки: мюзетт, гогетт, гингетт. Отсюда, в конце концов, родились Пиаф и прочие воробьи большого искусства. Если нас не пустят внутрь, что ж, повеселимся на улице. На то и модные показы, покажемся Парижу сами – чего нам смотреть на других.

#LouisVuitton #парижскиеместа́

Мемориальный дом Луи Вюиттона, он же музей, находится на границе Парижа, в Аньере, маленьком пригороде, куда в XIX веке переехали главные производители парижской роскоши. Дом стоит в большом саду на улице, которая, конечно же, называется улицей Луи Вюиттона. Пушкины жили на Пушкинской. Лермонтовы – на Лермонтовской.

Особняк, плавно переходящий в фабрику, спроектировали два знаменитых инженера – автор башни Гюстав Эйфель и Анри Бальтар (тот самый, что строил рынок Ле-Аль, «чрево Парижа»). Во дворе фабрики – памятный знак. 21 марта 1915 года четыре германских «цеппелина» прилетали бомбить Париж и попытались нанести удар в самое сердце будущего французского люкса. Бомба не взорвалась. Власть Гогенцоллернов пала, власть Вюиттонов – окрепла.

Сын крестьянина из Франш-Конте Луи Вюит-тон пришел в Париж пешком в 14 лет. Первый парижский магазин Вюиттона был открыт в 1854 году. С 1885-го его сундуки стали покупать самые известные люди, которым было что беречь. Вюиттоновский багаж установил правила путешествий. Тип дорожного сундука, им разработанный, был «мягким внутри и жестким снаружи». Снаружи – кожа, жесткая ткань, рейки вдоль корпуса, которые должны были уберечь кожу от царапин и облегчить скольжение на багажных полках. Металл на углах защищал самые уязвимые точки деревянной конструкции. Толстая коровья кожа с тиснением получала монограмму, рисунок, который в 1896 придумал Жорж Вюиттон, сын Луи Вюиттона, когда конкуренты стали выпускать псевдовюиттоновские сундуки. Внутри же светлое дерево обивалось шелком, сатином, бархатом. Снаружи – неприступный монолитный параллелепипед под замком, внутри – сложная архитектурная конструкция из дерева и ткани.