Дело взял под свой контроль тогдашний глава полиции Луксора, старший инспектор Эхаб Али Мафуз, назначив себе в помощники собственного зама, инспектора Абдула ибн-Хассани. Двадцатичетырехлетнего Халифу, который только что был переведен в Луксор из родной Гизы, также подключили к работе. Так ему в первый раз довелось расследовать дело об убийстве.

С самого начала работы следствие рассматривало в качестве основных два мотива убийства. Наиболее вероятным представлялся грабеж, на что указывала пропажа бумажника и часов убитой. Эту версию активно отстаивал Мафуз. В качестве второго, менее правдоподобного, но все же теоретически возможного мотива принималось нападение фундаменталистов: всего месяцем ранее девять израильтян были застрелены в экскурсионном автобусе на трассе между Каиром и Исмаилией.

Халифе, самому молодому и наименее опытному в группе следователей, ни тот, ни другой сценарий не показались достаточно убедительными. Если целью был грабеж, то почему нападавший не снял с шеи женщины золотую звезду Давида? А если повинны фундаменталисты, почему они не заявили об этом сами, как у них заведено после разного рода терактов?

По ходу расследования в деле всплыли новые странности. Шлегель прибыла в Египет за день до своей гибели рейсом из Тель-Авива, совершенно одна, и тотчас вылетела в Луксор, где у нее был забронирован номер в отеле эконом-класса на набережной Корниче эль-Нил. По словам консьержа, она не выходила из номера с самого приезда и до 15.30 следующего дня, когда за ней приехало такси, чтобы отвезти в Карнак. С собой у женщины была всего одна сумка с самыми необходимыми ночными принадлежностями и обратный билет в Израиль на то же число. Хотя оставалось неясным, зачем Шлегель приехала в Луксор, было очевидно, что отдыхать и смотреть достопримечательности она явно не собиралась.

Гостиничная горничная также рассказала, что когда вечером она заносила в номер Шлегель полотенца и мыло, то слышала, как покойная говорила с кем-то по телефону. И без того сложную картину окончательно запутывал большой, хорошо заточенный кухонный нож, найденный в дамской сумочке убитой. Выходило, что то ли она сама собиралась с кем-то расправиться, то ли ожидала нападения.

Чем больше Халифа думал о деле, тем сильнее крепла в нем уверенность, что ни кража, ни экстремизм здесь ни при чем. Подсказку надо искать в телефонном разговоре. С кем говорила Шлегель? О чем? Он запросил в администрации отеля распечатку сведений с телефонного датчика, но выяснилось, что в тот самый вечер аппарат, как назло, сломался. К тому времени, когда Халифа собрался обратиться в центральную египетскую телефонную компанию за сводкой разговоров по всему зданию, следствие приняло неожиданный оборот: в доме Мохаммеда Джемаля были найдены часы Шлегель.

В луксорской полиции Джемаля знали не понаслышке. Отъявленный жулик и хулиган, он скопил за свою «карьеру» целую коллекцию приговоров по всевозможным статьям – от словесного оскорбления и оскорбления действием, за что три года коротал в аль-Вади аль-Гадид, до автомобильной кражи и поставок марихуаны, которые обошлись ему в шесть месяцев заключения в Абу-Заабале. Когда было совершено убийство, он подрабатывал экскурсоводом (правда, без лицензии) и утверждал, что уже несколько лет как завязал с криминалом. На завуправлением Мафуза эти заверения, однако, не возымели ни малейшего действия. «Был вором, вором и остался, – сухо сказал он. – Как леопард не меняет территорию, так и такой говнюк, как Джемаль, не превращается за ночь в ангела с крылышками».

Халифа присутствовал на допросе Джемаля. Мурашки бежали у него по коже, когда он вспоминал, что Мафуз и Хассани вытворяли с подозреваемым. Поначалу тот наотрез отрицал, что где-нибудь видел эти часы. После двадцати минут избиений Джемаль сломался и признал, что, мол, да, это он стащил часы, не в силах выдержать искушения. Пытаясь оправдаться, он плел что-то о долгах, из-за которых его семью вот-вот могли выселить из дома, о больной дочери. Но главное, он отчаянно отказывался признать, что убил Шлегель или взял ее бумажник. В этом Джемаль так и не сознался даже после двух дней все усиливавшихся избиений. Под конец допросов он мочился кровью, а веки его раздулись до такой степени, что он почти не мог видеть, однако отстаивать свою невиновность Джемаль так и не перестал.

Халифу до глубины души коробило увиденное, но он, опасаясь перечеркнуть перспективы службы в полиции, не вымолвил ни слова против. Хуже всего было то, что он с самого начала не сомневался в искренности Джемаля. Неистовость, с которой он орал, что не убивал женщину, стойкость, с которой выдерживал удары тяжеленных, словно молоток, кулаков Хассани, заставили Халифу поверить, что этот человек нашел Шлегель уже после нападения на нее. Возможно, он и украл, говорил себе Халифа, но, во всяком случае, точно не убивал.

Мафуз, однако, был непреклонен. А Халифа снова смолчал. Так же, как и во время допросов, он молчал, когда Джемаль предстал перед судом, и когда его приговорили к двадцати пяти годам работ в каменоломне Тура, и даже когда спустя четыре месяца после вынесения приговора он покончил с собой, повесившись в камере.

Все последующие годы Халифа пытался найти оправдание своему молчанию. Он убеждал себя, что Джемаль был настолько скверный тип, что в любом случае получил по заслугам, а прав ли был суд в конкретном случае – дело десятое. Но какой-то внутренний голос упрямо твердил Халифе, что он струсил и из-за его трусости невиновного отправили за решетку, а настоящий убийца так и не предстал перед правосудием. И теперь этот голос звучал с такой силой, что инспектор уже не мог думать ни о чем ином.

Иерусалим

Сторонники Баруха Хар-Зиона – а их число росло словно грибы после дождя – воспринимали своего лидера не иначе как нового Давида, избранника Божия, отвоевывающего у врага Землю обетованную. Сочетая недюжинную силу и бесстрашие с глубокой набожностью, Хар-Зион являл собой в их глазах живой образец шартекера – несокрушимого героя иудейских преданий, который печется о себе, своем народе и Боге, не задумываясь о средствах.

Борис Зеговский – таково было его настоящее имя – родился в захолустном местечке на юге Украины. В 1970 году, шестнадцатилетним подростком, он на пару с младшим братом тайно бежал за пределы СССР. Пешком преодолев пол-Европы, братья обратились в израильское посольство в Вене с просьбой разрешить им алию[23]. Долгий изнурительный путь из страны повального антисемитизма на землю предков стал для Хар-Зиона своего рода исходом, наглядным подтверждением союза Бога с избранным народом.

С тех пор он всецело отдал себя военной службе во имя обороны и расширения пределов своей новой родины. Его карьера в израильской армии началась с элитного полка «Сайрет Маткал», где Хар-Зион неоднократно удостаивался военных почестей. После того как его «хаммер» налетел на фугас в южном Ливане и Хар-Зион получил страшные ожоги, он перешел в военную разведку – возглавил отдел по вербовке агентов из числа палестинцев. Беззаветное служение во благо Израиля составляло самую суть его личности, побуждая как на акты беспримерного героизма (его дважды представляли к высшей военной награде Израиля – медали «За отвагу»), так и на поступки, поражающие своей жестокостью. В 1982 году он получил строгий выговор за то, что велел подчиненным облить бензином ливанскую девочку и под страхом ужасной смерти выдавил из нее сведения об оружейных запасах «Хезболлы». Позднее, во время работы в разведке, Хар-Зион угодил под трибунал: он подозревался в том, что санкционировал запугивание палестинских женщин групповым изнасилованием, дабы принудить их к сотрудничеству. Обвинения были сняты после того, как главный свидетель по делу погиб в результате загадочного пожара.