Лайла с трудом пыталась пробиться сквозь толпу, которая с каждым шагом становилась все плотнее. Когда она уже отчаялась прорваться, ее окликнул молодой человек. Она вспомнила, что брала у него интервью пару месяцев назад, работая над статьей о молодежном отделении «Фатха». С его помощью Лайла смогла протиснуться к металлическим ограждениям, которые наспех установили израильские солдаты поперек улицы. Среди толпы возмущенных палестинцев затесалось и несколько израильских пацифистов из группы «Мир без промедления». Одна из них, пожилая женщина в трикотажной шляпе, крикнула ей:

– Напиши про этих ублюдков, Лайла! Они так и норовят спровоцировать войну!

– Вот именно, – подхватил стоявший позади нее мужчина. – Они хотят убить нас всех! Оккупанты – прочь! Мы хотим мира! Мира без промедления!

Он нагнулся вперед и погрозил кулаком закованным в бронежилеты и каски пограничникам, скучившимся по ту сторону ограждений. За ними, перед оккупированным домом, тоже в касках и бронежилетах, суетились журналисты и телекорреспонденты. Еще дальше вниз по улице другой блок ограждений сдерживал израильских правых экстремистов, пришедших сюда, чтобы поддержать захватчиков. Один из плакатов, которые держали сторонники оккупантов, гласил «Кахане[22]был прав!», другой требовал прогнать «арабских бандитов» с исконно еврейских земель.

Лайла показала свое удостоверение солдату, и тот, внимательно рассмотрев его и на всякий случай проконсультировавшись с начальством, провел девушку сквозь толпу журналистов. Рядом с ней оказался бородатый мужчина с брюшком, в защитной каске и очках с проволочной оправой.

– Неужто сама Лайла аль-Мадани почтила нас своим присутствием? – бросил он с нескрываемым пренебрежением. Его голос тонул в непрекращающемся шуме толпы. – Я уже заждался.

Онз Шенкер работал политобозревателем «Джерусалем пост». Их знакомство состоялось при малоприятных обстоятельствах: тогда Лайла выплеснула на него стакан воды за то, что он оскорбительно высказался по поводу палестинских женщин. С тех пор при каждой встрече они неизменно обменивались едкими уколами.

– Поправь лучше каску, Штейнер, а не то свалится, – фыркнула в ответ Лайла.

– Завидуешь, что у тебя такой нет? А она пригодится, когда твои арабские дружки начнут метать камни и бутылки.

Как бы в подтверждение его слов со стороны палестинских манифестантов прилетела бутылка и, описав дугообразную траекторию, рухнула на мостовую в какой-то паре метров от них.

– Ну, что я говорил? – выпалил Шенкер. – Но тебе бояться нечего – они же целятся в нормальных журналистов!

Лайла приоткрыла рот, чтобы парировать этот выпад очередной колкостью, однако, решив не тратить попусту время и энергию, продемонстрировала Шенкеру неприличный жест и стала протискиваться сквозь толпу репортеров ближе к месту действия. Здесь царило подлинное безумие: корреспондент Си-эн-эн Джеральд Кессел с микрофоном в руке, пытаясь попасть в поле зрения камеры, отчаянно крутился на узеньком пяточке; слева израильские пограничники теснили палестинских манифестантов в глубь улицы, давя на них металлическими ограждениями. С каждой минутой гул толпы становился все громче и громче. Полиция приготовила канистры со слезоточивым газом, протестующие ответили градом бутылок.

Простояв некоторое время неподвижно и глядя по сторонам, чтобы сосредоточиться и сориентироваться в этом морс хаоса, Лайла скинула с плеча фотоаппарат и принялась щелкать, снимая все, что казалось ей сколько-нибудь приметным: наскоро нарисованные аэрозолем меноры по обе стороны входной двери – обязательный атрибут «Воинов Давида»; израильский флаг, распростертый перед зданием; солдат на крышах близлежащих домов, призванных, по всей вероятности, чтобы воспрепятствовать возможной атаке местных жителей. Она собиралась сфотографировать сторонников захвативших дом экстремистов, когда почувствовала, как толпа стала резко сжиматься и тянуть вперед.

Дверь захваченного дома распахнулась. На мгновение все затихли в ожидании, и на пороге возникла приземистая фигура Баруха Хар-Зиона, за которым следовал стриженный «под ежик» телохранитель Ави Штейнер. Сторонники оккупантов встретили их ликующими возгласами и пением «Хатикавы» – национального гимна Израиля. В свою очередь, палестинцы и пацифисты, отогнанные к этому времени настолько далеко, что с трудом могли разобрать происходящее у дома, навалились на ограждения и завели свою песню – «Родина моя, родина моя». Штейнер грубо расталкивал скучившихся журналистов, пытаясь освободить пространство для своего командира. Непрестанно сверкали яркие, словно молния, вспышки фотоаппаратов.

Хар-Зион на мгновение остановил взгляд на Лайле и высокомерно прошел дальше. Он не реагировал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы; лишь легкая нагловатая улыбка, проступившая на краях губ, свидетельствовала о его удовлетворении происходящим. Едва он поднял правую руку, требуя тишины, как вопросы прекратились и десятки рук с диктофонами вытянулись вокруг его головы. Лайла вскинула фотоаппарат на плечо и достала блокнот.

– Древняя иудейская пословица гласит, – произнес хриплым, басистым голосом Хар-Зион, – «Хамечадеш бетув бехол йом тамид ма'асех берешит» – «Бог творит мир каждый день сызнова». Вчера эта земля была в руках наших врагов. Сегодня она по праву вернулась своему законному владельцу – еврейскому народу. Это великий, исторический день, который никогда не позабудут. И поверьте мне, дамы и господа, таких дней будет все больше и больше.

Луксор

Хотя Шлегель была убита добрых пятнадцать лет назад. Халифа помнил все подробности дела с такой ясностью, будто это случилось вчера.

Труп обнаружил местный житель, некто Мохаммед Ибрагим Джемаль, в храме бога Хонсу – мрачном строении в юго-западной части Карнакского храмового комплекса, куда редко забредают простые туристы. Как показало вскрытие, убийца нанес шестидесятилетней незамужней еврейке ряд сильных ударов в область головы и лица, раздробив челюсть и череп в трех разных местах тупоконечным предметом, определить который следствие оказалось не в состоянии. Единственной уликой, указывавшей на приметы неизвестного предмета, были отпечатавшиеся на коже убитой контуры символа «анкх», перемежавшиеся миниатюрными розетками.

Джемаль уверял, что Шлегель, когда он нашел ее, была, несмотря на тяжкие увечья, еще жива. Вся в крови, еле шевеля губами, женщина несколько раз прошептала два слова – «Тот» и «цафардеах», – после чего впала в кому, из которой ей не суждено было выйти. Однако иных свидетелей убийства, способных подтвердить сказанное, следствие не нашло, если не считать старика охранника, утверждавшего, будто он слышал приглушенные крики, доносившиеся из глубины храма, и видел краем глаза, как кто-то, сильно хромавший и с «чем-то странным на голове, точно смешная птичка», поспешно удалился с места, где было совершено преступление. Впрочем, дед был полуслепой, да вдобавок ко всему еще и слыл алкашом, и его слова в то время никто всерьез не воспринял.