«На месте убийцы я бы пришел на ее похороны. Послушал, какие версии обсуждает народ, какие слухи породило ее убийство, какие вопросы задавал следователь ее родственникам и знакомым. На похоронах ведь только члены семьи Лебедевой будут скорбеть по ее кончине. Остальные придут на вынос тела и гражданскую панихиду как на информационно-развлекательное мероприятие: знакомых повидать, обсудить последние криминальные и житейские новости, оценить стоимость и организацию похорон. Мне тоже на похоронах будет чем заняться: я посмотрю, кто придет в коричневой японской куртке с капюшоном».

С утра, вопреки всем прогнозам погоды, за окном светило солнце. На небе ни облачка. В такую погоду ни один, даже самый мерзлявый человек, куртку не наденет. А мне-то что надевать? Пиджак — как-то слишком официально, свитер — жарко будет. Перебрав свой небогатый гардероб, я остановился на пуловере, но, примерив его, обнаружил, что прямо на животе красуется неведомо когда посаженное пятно. Пришлось возвращаться к варианту с пиджаком. Ничего, пускай знакомые думают, что я в быту предпочитаю в одежде классический стиль.

Современные городские похороны обычно состоят из четырех этапов: прощание с покойником в квартире, вынос тела, он же гражданская панихида, кладбище и поминки. На кладбище ничего интересного не узнаешь, там все будут молчать или плакать. Поминки быстро перерастут в обычную пьянку, где каждый из гостей после двух-трех рюмок начнет обсуждать с соседями по столу собственные проблемы, а не добродетели или обстоятельства гибели покойной. Что-то интересное можно узнать только в начале похорон.

На правах знакомого семьи Лебедевых я пришел к ним около одиннадцати часов. Не успел я войти в квартиру, как мать Лены усадила меня около гроба, где на скамеечке сидели две старушки соседки и незнакомый пожилой мужчина.

Елена была в белом платье. На мой взгляд, обычай наряжать покойников, как кукол, в праздничные одежды является условностью, не имеющей никакого практического смысла. Покойнику, как бы это цинично ни звучало, безразлично, в чем его закопают в землю. Душа человека, отделившись от тела, в одежде не нуждается. Душа — она же не материальна, ей красивая оболочка ни к чему. Так для кого же наряжают покойника? Для окружающих. Чтобы все было «не хуже, чем у людей».

— В церкву-то нынче не возят? — шепотом спросила у меня соседка.

— Какая церковь, она же комсомолка была, — так же шепотом ответил я.

— Ну и что, что она партейная была. — Старушка явно слабо разбиралась в общественно-политической структуре современного общества. — Свозили бы ее в церкву, бог бы простил ей все грехи. А так как же без попа хоронить, не по-людски как-то.

— Если человек хороший, его на том свете и без отпевания примут.

— Так-то оно так, но с попом надежнее, — вздохнула соседка.

Мне вспомнилась первая лекция по научному атеизму. Вел ее доцент Моисеенко Владимир Павлович, высокий, худой, весь какой-то нескладный, как богомол. Встав за трибуну, Моисеенко сказал:

— Тому из вас, кто сейчас назовет главный постулат веры, я ставлю пятерку за весь курс научного атеизма и освобождаю от посещения всех занятий по данному предмету.

Правильно не назвал никто.

— Запоминайте! — Владимир Павлович вскинул руку к груди, словно готовился принести клятву кубинского революционера. — Главный постулат веры — это безоговорочная вера в загробную жизнь, то есть воскресение и жизнь после физической смерти. Те из вас, кто в душе хоть чуть-чуть сомневаются в жизни после смерти, являются атеистами, и мне их учить нечему. Тех из вас, кто является истинно верующими… Кстати, поднимите-ка руки те, кто верит в жизнь после смерти.

Все до единого курсанты были членами ВЛКСМ. Поднять руку и признаться в религиозности означало противопоставить себя комсомолу и собственноручно подписать себе путевку на вылет из школы.

— Ну что же, иного я не ожидал, — сказал Моисеенко. — Хотя забавно было бы подискутировать с современным мракобесом.

Посидев немного у гроба, я пошел на кухню, где до самого выноса тела слушал разговоры родственников Лебедевой. Ничего интересного от них я не узнал. Лена жила отдельно, с родней общалась мало, так что все воспоминания о ней сводились к ее детству или школьным годам.

Как только стали готовиться к выносу тела, я выскользнул из квартиры на улицу.

У подъезда Лебедевых собралась приличная толпа провожающих. Поодаль, у соседнего дома, стояли грузовик с открытым задним бортом, автобус для желающих уехать на кладбище и второй автобус с музыкантами.

Слева от выхода из подъезда компактной группой расположились одноклассники, четыре молодые женщины и один парень потрепанного вида. Парнем был Петька Пехтерев, учившийся со мной с первого класса. Еще в начальной школе все учителя не сомневались, что Петька после восьмого класса пойдет в ПТУ, а дальше по накатанной дорожке: завод — армия — завод. Но Петька думал иначе. Он, чтобы продлить себе детство, пошел в десятый класс и только потом пополнил ряды пролетариата. Отслужил в армии. Устроился разнорабочим на завод и начал пить. Работу потерял, стал перебиваться случайными заработками, но пить не бросил.

Для Пехтерева вовремя подвернувшиеся похороны были сродни празднику: до обеда скучная официальная часть; вечером застолье, дармовая выпивка, задушевные разговоры и пьяные слезы по безвременно ушедшей Леночке, умнице и красавице.

— Слышь, Андрюха, — Пехтерев отгородил от меня одноклассниц, обсуждавших проблемы воспитания маленьких детей, — где поминки будут?

— В шестой столовой, там, где поликлиника.

— А чего так далеко? Андрюха, одолжи талончик на троллейбус. Я, ей-богу, потом отдам.

— Петька, у меня талончиков нет. Я на городском транспорте бесплатно езжу. Давай я тебе дам десять копеек, как раз туда и обратно съездить хватит.

Из соседнего двора появился Николаенко в гражданской одежде. С ним двое молодых мужчин примерно моего возраста. У подъезда сопровождавшие Николаенко парни разошлись в разные стороны и затерялись в толпе. Сам полковник встал у кромки дороги.

С противоположной стороны двора показался Вьюгин с супругой. Не доходя до подъезда, они остановились у группы добротно одетых женщин и мужчин с траурными венками в руках. «Лене от коллег по работе». Понятно, это делегация от облсовпрофа, последнего места работы покойной.

Прямо напротив подъезда, у входа на детскую площадку, встала худощавая дама лет пятидесяти пяти, ухоженная, с короткой кучерявой стрижкой. Одета она была в однотонный костюм из приталенного жакета и юбки. Лицо незнакомки было бледным после долгой зимы. В ее облике чувствовались внутренняя сила и самодостаточность. Она не спешила ни к кому подходить, и никто не приближался к ней, словно незримый барьер отделял ее от толпы у подъезда.

«Костюмчик на ней не магазинный, явно в ателье пошит. Сидит — ни одной складочки! — подумал я. — А как она независимо выглядит! Интересно, кто такая? Не родственница, не коллега, не соседка по дому. Может, преподаватель из института, где Лебедева училась?»