Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Фотографии с убийственным компроматом не могут храниться где попало, — размышлял я. — Будь я руководителем этой нелегальной организации, я бы хранил их в надежном месте, под замком. Та фотография, что оказалась у меня, наверняка была похищена. Интересно, ведут они ее поиск или еще ничего не знают о краже?»
Из имеющихся продуктов я соорудил нехитрый ужин, достал из заначки початую бутылку водки, хлопнул сто грамм за упокой души бывшей подруги. Посидел, повспоминал школьные годы, погрустил.
«Скучна и безрадостна наша жизнь! Не хватает в ней ярких сочных событий, движения, перемен. Отчего вся общага пьет третий день подряд? Да потому что, кроме пьянки, нет в нашей жизни никаких развлечений. А если развлечений нет, то их надо самому выдумать. Отправили ко мне Гальку в полураздетом виде — вот тебе представление на уровне гастролей Большого театра. Разбили стекло в туалете — тоже здорово, будет что вспомнить! А так — серость одна. Скучные, нудные будни. Одни условности. И кому-то эти будни наскучили, он собрал вокруг себя единомышленников и организовал рискованное мероприятие с участием голых действующих лиц. По сути дела, все участники свадьбы мне близки по духу презрения к условностям. Я и они — одного поля ягоды. Только они осмеливаются демонстрировать свое наплевательское отношение к общепринятым нормам морали, а я предпочитаю жить, не высовывая головы. Все вокруг меня предпочитают жить, не высовывая головы, соблюдая предписанные условности и лицемеря на каждом шагу. Ведь что такое лицемерие? Это посмотреть на фотографию ″свадьбы″ Лебедевой и воскликнуть: ″Какая мерзость!″ — а в душе восхититься: ″Везет же людям!″»
Уже засыпая, когда мысли путаются и перескакивают с одного на другое, я подумал, что когда стану старым и немощным, то ведь буду Гальку в плавках вспоминать, а не комсомольские собрания в школе милиции. А уж Ленке-то было что вспомнить — о-го-го!
Утром, после развода, меня и Зыбина вызвал к себе начальник райотдела.
— Областное управление запросило от нас одного человека в группу по раскрытию убийства гражданки Лебедевой. — Вьюгин выудил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. — Я решил, что мы направим к ним Лаптева.
Идя к начальнику, я морально приготовился к различному развитию событий. Услышав, что мне вновь придется заняться делом Лебедевой, я, стараясь сохранить безразличное выражение лица, согласно кивнул. Мол, понятно. Я — самый молодой в уголовном розыске. Участь моя — быть на побегушках у ожиревших инспекторов областного УВД.
— Не скрою, у меня в деле Лебедевой есть свой интерес, — спокойным, ровным голосом продолжил Вьюгин.
Чтобы не выглядеть как молодой отец, встретивший у дверей роддома соседа с цветами, я стал рассматривать портрет Дзержинского на стене. Если Вьюгин сейчас спросит меня, какого черта я дернулся, услышав о его личной заинтересованности, я повторю заезженную песенку об однокласснице, которая мне в седьмом классе помогала уроки по математике делать.
— Моя жена и Лебедева когда-то вместе работали в областном совете профсоюзов, — разъяснил Сергей Сергеевич. — Не скажу, чтобы они были подругами, но, сами понимаете, женское любопытство!
«Как он интересно повернул! — подумал я, не спуская глаз с Железного Феликса. — Не удивлюсь, если для его жены мне придется каждый вечер справки о проделанной работе писать».
— Ты, Андрей, по мере развития событий держи меня в курсе расследования. Подробностей мне никаких не надо. Так, в общих чертах: какие рабочие версии, кто подозреваемый.
— Я все понял, Сергей Сергеевич. Как только появится что-то новое, я приду к вам с докладом.
От Вьюгина мы вернулись к Зыбину.
— Вот что я тебе скажу, Лаптев, — мой начальник был мрачен, словно Вьюгин только что диагностировал у него застарелый простатит, — не нравится мне эта история! Ох, как не нравится!
После его слов планета Земля слегка замедлила свой бег, дала мне очухаться и продолжила вращаться с прежней скоростью.
— Ты по воле Сергея Сергеевича будешь прохлаждаться в областном УВД, а кто за тебя преступления раскрывать будет, не подскажешь?
— Александр Петрович, мои преступления пусть за мной останутся. Я вам процент не уроню, обещаю.
— При чем здесь процент? — разозлился Зыбин. — Ты как замполит прекращай разговаривать! Мы не ради процента работаем, а для людей. Проценты без тебя есть кому считать.
— Александр Петрович, у меня на участке самое тяжкое нераскрытое преступление — это кража детской коляски в общежитии у гражданки Мякиной. Остальное так, мелочовка.
— А что, кражу детской коляски мне за тебя раскрывать? И что это за выражение — «мелочовка»? В нашем деле мелочей не бывает. Сегодня ты не поймал вора, похитившего мокрое белье с веревки во дворе, а завтра этот вор квартиру взломает. Что ты уставился на меня? Иди, работай!
Для раскрытия дерзкого убийства гражданки Лебедевой Е.К. в областном управлении был создан межведомственный штаб в составе представителей уголовного розыска, участковых инспекторов милиции и следователя прокуратуры. Руководил штабом полковник Николаенко.
К моему приходу все инспектора уже получили задание и разъехались отрабатывать связи покойной. Меня следователь послал в морг, забрать акт предварительного исследования трупа потерпевшей.
Вскрытие тела Лебедевой проводил судебно-медицинский эксперт Самуил Поклевский, тридцатидвухлетний кудрявый весельчак, с которым я поддерживал приятельские отношения. О себе Поклевский говорил: «Я — оптимист, меломан и еврей». Я никогда в жизни не встречал евреев, но если судить по Самуилу, то евреи — это смышленые ребята, раскованные в суждениях о женщинах и советской власти.
Поклевского я нашел в пропахшей формалином прозекторской. Он рассказывал своим помощникам, санитарам, похабный анекдот.
— Привет, Самуил! Где моя покойница?
— Твоя — это какая, с двумя огнестрелами? Посмотри в углу на каталке, там должна быть.
— Он про кого спрашивает? — Один из санитаров кивнул в мою сторону. — Про эту, с шестью пальцами? Вот ужас-то где! Как вспомнишь, так вздрогнешь.
Я пропустил его слова мимо ушей. В морге у ребят специфическое отношение к покойникам. Я лично был свидетелем, как санитары с невозмутимыми лицами складывали на столе в единое целое человека, разорванного на куски взрывом баллона с бытовым газом. И эти же самые санитары брезгливо морщились при виде найденного на пустыре младенца с «заячьей губой».
— Чего ты встал посреди зала, Андрей Николаевич? Тебе показать, куда идти? — Закончив веселить санитаров, Поклевский подошел ко мне.
— Самуил, я учился с ней в одном классе. У меня нет ни малейшего желания рассматривать ее мертвой. Пусть в моей памяти она останется такой, какой я ее знал много-много лет назад.
— Как сентиментально, однако! Тебе бы, Андрей Николаевич, не в уголовном розыске работать, а некрологи на заказ писать.