– Вы знаете, какой Станислас удивительный отец? Всегда вовремя отводит девочку в школу и всегда приходит за ней минута в минуту. У меня просто сердце разрывается, когда я вижу, как дети слоняются у коллежа в ожидании родителей.

– Действительно, Станислас с впечатляющей точностью выполняет возложенные на него обязанности.

– Ваша преданность очень меня трогает, Диана, но не теряйте своего драгоценного времени. Знаете ли, Мариэль никогда не станет гением.

– Я довольствуюсь тем, что помогаю ей успешно закончить год. Она очень подтянулась.

– А ваша диссертация? А ваши занятия?

– Я посвящаю вашей дочери меньше часов, чем посвящала вам, когда вы готовились к выдвижению.

– Но те часы давали вам куда больше, согласитесь.

– Это несравнимо. Но мы с Мариэль прекрасно ладим.

– Подобные дети очень привязчивы, это общеизвестно.

«Как такое возможно?» – думала Диана, выслушивая эту жуть. И уж как минимум, она теперь смотрела на Оливию другими глазами. Единственное, что ту заботило, была ее репутация. Автобиография у нее была превыше всяких похвал: блистательная карьера, исключительный муж. Если с ним не заговаривали, Станислас выглядел идеальным супругом, и у нее даже была дочь, так что никто не мог упрекнуть ее в том, что она «пожертвовала личной жизнью». Это выражение вгоняло Диану в ярость. Как столь умная личность, как Оливия, могла произвести на свет ребенка, лишь бы соответствовать подобному условию? Диана знала, что Мариэль не была случайностью: Оливия рассказала ей, что забеременела с большим трудом.

«Она твоя подруга. Не суди ее», – постоянно твердила себе Диана. А внутренний голос тут же подхватывал: «Ты уверена, что она тебе подруга?» Чтобы увериться в их дружбе, ей приходилось вспоминать времена, предшествующие выдвижению Оливии. Увы, что сейчас осталось от их былого единодушия?

Оливия, которая так смешила ее своими издевками над нравами признанных светил, теперь переняла их в полной мере. Она общалась запанибрата с профессорами, называла их по именам и удивлялась, когда собеседник не понимал, о ком идет речь («Как это, какой Жерар? Ну разумеется Мишо!»), записалась в их спортивный клуб и не упускала случая зайти к коллегам в гости. На самом деле, пусть это и раздражало, но ее вполне устраивало, что Диана выступает в роли бебиситтер, как она говорила: таким образом она получала возможность полностью отдаться светским обязанностям, оставив Станисласа и Мариэль под присмотром молодой женщины.

Со Станисласом все было просто; при условии, что ужин подавался ровно в восемь, он не выказывал никакого недовольства, другими словами, он не выказывал вообще ничего. Диана возмущалась задним числом при мысли о том, что на протяжении двух лет у девочки не было иной компании, кроме этого немого, лунатического отца.

«Поведение Оливии изменилось, это верно, но меньше, чем мое отношение к ней», – укоряла себя она. Но как она могла испытывать те же дружеские чувства, что и прежде, к матери Мариэль?

«Я не объективна, я смотрю на нее через призму своих детских воспоминаний», – говорила себе она. Верно и то, что страдания малышки пробуждали ее собственные. «Ведь у меня все-таки были и бабушка с дедушкой, и отец, и брат. А Мариэль на протяжении стольких лет не знала ни от кого ни любви, ни внимания». Не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться, что у девочки нет и никогда не было приятелей ее возраста.

Мариэль и Диана глубоко привязались друг к другу. Когда молодая женщина приходила, девочка кидалась ей на шею. Диана не только помогала ей с домашними заданиями. Заметив, что у малышки грязные волосы, она посоветовала ей мыть их почаще. Та ответила, что сама она не умеет, поэтому «иногда» их моет мама.

Диана вымыла ее шевелюру с шампунем над ванной. Потом взяла фен и велела Мариэль наклонить голову вперед; пока она сушила той волосы, она почувствовала, что девочка уперлась лбом ей в живот, и вздрогнула, потому что вспомнила, как стояла в такой же позе рядом со своей матерью, когда та в детстве сушила ей волосы. В памяти всплыло волнение, которое она испытывала тогда, и как она придумывала любой предлог прикоснуться к своей богине.

«Но мне тогда было шесть лет. А ей двенадцать, немного поздновато». Она научила Мариэль самостоятельно мыть голову.

– Мне нужно с вами поговорить, – заявила однажды Оливия, когда Мариэль была уже уложена спать.

– Слушаю вас.

– Мне хотелось бы больше времени уделять исследованиям. После получения звания я не могу почивать на лаврах. Это недопустимо. Ну и, кроме того, у меня появилось много новых идей.

– Браво!

– И тут мне не обойтись без вас. Не смогли бы вы через раз читать лекции вместо меня?

– Но я же не профессор, это невозможно, у меня не получится.

– Бросьте. Еще как получится! У вас исключительный ум. Вам все по силам.

Польщенная Диана приняла комплимент:

– Спасибо. Но это займет у меня много времени.

– Я об этом подумала. Время не будет потеряно. Вы извлечете максимум полезного и для вашей диссертации, и для занятий, и, само собой разумеется, для получения степени доцента.

– Ну, до этого мне еще далеко.

– Ничего, мы доберемся.

Это «мы» не ускользнуло от внимания молодой женщины, которая спросила себя, что бы оно могло означать.

– Разумеется, – продолжила Оливия, – у вас останется меньше времени на Мариэль.

Она получила ответ на свой вопрос. И тем не менее сделала вид, что ничего не поняла:

– У меня всегда будет время для Мариэль.