не камень. И у Сурайе должны быть чувства, которые умный человек может обратить себе на пользу.

Она открыла дверь широко, как желанному гостю. Так открывают простые души, люди, которым ничего не страшно. Люди, которых не обременяют ни опасение за свою судьбу, ни богатство.

— Пожалуйста, прошу вас, — сказала Сурайе, еще не зная, кто войдет в этот поздний час в ее дом.

И радушие смутило Мухтара.

Он не вошел. Он вполз. Дверь была открыта настежь — в прихожей, в теплом семейном доме, светила яркая лампочка: сейчас хозяйка увидит его лицо. Уж не разгадает ли она по первому же слову грязный замысел, таящийся в его голове?

Мухтар мнил себя человеком, способным разыграть любую сцену. Сейчас он изображал встревоженного нарушением морали представителя общественного мнения.

— Я… Я, — казалось, он задыхался от волнения.

— Вижу, что это вы, Мухтар-джон, — улыбаясь произнесла Сурайе. — Не закрывайте за собой дверь… Пожалуйста. Мужа дома нет, дети спят. Лучше пусть дверь останется отворенной.

— О, Сурайе-хон, вы всё еще помните о том ничтожном эпизоде, продиктованном безумной страстью… Но если уж вспоминать, если упрекать меня, — он снизил голос до шопота и с опасением оглянулся, — там…

— Что там? — Сурайе усмехнулась, — джины[10]? — она продолжала серьезно и холодно: — Вы ничем не сумеете меня напугать, Мухтар-джон. Моя совесть чиста. Прошу вас — садитесь и спокойно расскажите, что заставило представителя власти в столь поздний час явиться в наш скромный дом.

— Я сейчас не представитель власти. Я человек. И только человек. Прежде всего — ваш друг. Друзья познаются в беде, не так ли?.. Простите, а где ваш муж?

— Вы знаете об этом не хуже, чем я, — не задумываясь и ничего не подозревая, ответила хозяйка дома. — Он на партсобрании в колхозе.

— Партсобрание окончилось полтора часа назад.

— Значит, он задержался. Мой муж — член бюро.

— Член бюро! — Мухтар расхохотался неестественно громко. — Непорочный коммунист и примерный семьянин, Анвар Салимов! А где ваша гостья? Тоже на партсобрании? Может быть, и она член бюро колхозной парторганизации?

Сурайе невольно покраснела. Мухтар с удовольствием обнаружил в выражении ее лица растерянность. Он продолжал уже гораздо нахальнее:

— Сурайе-хон, не тешьте себя наивной уверенностью… В некотором роде я сам виноват: навязал вам эту городскую штучку. Я чувствую себя ответственным перед вами. Сам привел ее к вам, в семейный дом… — Мухтар вскочил, схватил Сурайе за руку: — Идемте, идемте! Я покажу вам на каком партсобрании…

Сурайе брезгливо выдернула руку.

— Уходите, — спокойно и негромко сказала она.

В голосе ее было столько презрения и отчуждения, что Мухтар перенес на нее всю ненависть, которую до того питал к Анвару. Понял: Сурайе, и только она, разрушила дружеские отношения, возникшие вначале между ним и директором школы, добилась увольнения Мухтара и, если дело пойдет так дальше, добьется того, что он будет разоблачен до конца.

— Уходите! — повторила Сурайе чуть громче и показала на дверь… — Никогда больше не смейте появляться в нашем доме… Грязный человек!

Если б только можно, Мухтар готов был впиться в горло этой женщины. Нет врага хуже ее.

Согнувшись, опустив глаза, выскользнул он на улицу, и трава так зашуршала под его ногами, как будто проползло пресмыкающееся.

Глава 12.

Вся поникнув, дрожа, подбежала ко мне,

Словно птица, что насмерть стрелой сражена,

Охватила мне шею любовной петлей, —

Та петля захлестнулась, туга и нежна.

Абульнаджм Манучехри.

Директор кишлачной десятилетки — что это? Только должность?

В том-то и дело, что директор школы в сельской местности это человек, общественное положение которого волей-неволей обязывает его помнить об уважении народа, помнить, что он всегда в центре внимания. Любой его шаг будет замечен. И любой шаг необходимо, раньше, чем его сделаешь, обдумать. Можно быть ребячливым дома, в кругу семьи, можно повалять дурака где-нибудь в горах, на прогулке. Но в кишлаке, даже если ты идешь один поздним вечером, помни, Анвар — окна домов это те же глаза.

Вот Анвар идет с партийного собрания. Уважаемый человек, коммунист, член бюро колхозной партийной организации, директор школы. На партийном собрании шла речь о весеннем севе. Анвар председательствовал. И всё, что коммунисты говорили о необходимости правильно размерять квадраты, правильно организовать труд, хотя и не имело отношения к его непосредственной деятельности — было ему интересно. Он не кривил душой. Вникал во все подробности жизни колхоза. Так почему же сейчас, на улице, в этот лунный вечер, мысли его сразу же отключились от колхозных дел и голова зашумела, как у юноши?

Что-то случилось сегодня в его жизни…

Смутное ощущение каких-то надвигающихся перемен возникло в его душе до собрания. Душа праздновала и ликовала. Это не мешало думать, не мешало работать, не мешало участвовать в большом и горячем споре, возникшем на партсобрании между бригадирами. Нет, он, председательствующий на собрании учитель, сегодня был как-то особенно мудр и даже чуть-чуть снисходителен. Он как бы говорил: «Мое дело сторона, я не получаю трудодней, но вот, товарищи, по-моему яснее ясного — надо решить так». Его предложения собрание приняло с благодарностью. Какая-то живительная струя вошла сегодня в его жизнь. Откуда?

Он идет один — и очень доволен, что один — отделался от собеседников. Душа ликует. Весь он переполнен чувством силы и радости. Сам не зная зачем, ударил ногой по камню. Вот так солидный человек! Ведет себя как влюбленный мальчишка… Он с опаской огляделся. Слава аллаху — никто не видел. «Ну, ты, мыслитель, аналитик, — внутренне улыбаясь, говорит себе Анвар, — всё-то ты понимаешь. Объясни, почему ты так резвишься сегодня?»

И как только он задумался над этим вопросом — в памяти возникли глаза. Надо же, чтобы человеку были даны такие глаза. Инспектору. Такое строгое официальное слово и вдруг, пожалуйста, глаза.

Нечего сказать, женатый человек! Увидел в инспекторе девушку. Увидел блеск ее глаз. И все-таки он с удовольствием вспоминает проведенный им урок литературы. Но к удовольствию этому примешивается чувство неловкости: а вдруг его класс догадался, заметил. Они ведь никогда не видели его таким вдохновенным. Ну-ка, ну-ка, Анвар, признайся себе, кому было адресовано это вдохновение?

И тут директор школы, шагающий в лунный вечер с партсобрания, подмигнул самому себе. Так нередко поступают подвыпившие люди. Подмигнув, он тут же пожал плечами.

Человек лукавит сам с собой ничуть не реже, чем с другими. А такой человек, как Анвар, с другими вообще никогда не лукавил.

Впервые