Решиться на то, чтобы помочь ей — самая бредовая идея, которая только бы могла прийти мне в голову. Если Михаил Алексеевич и вправду спрятал ее тело в лесу чудовищ, то отправляться туда в одиночку истинное самоубийство. Но день ото дня я невольно возвращался к этим мыслям, прокручивая в голове разные варианты ее спасения. И только ловил себя на этом, старался тут же эти мысли гнать взашей.

Нарушить волю императора, вернуть к жизни вурду, объявленную предательницей на всю империю, да еще и переться в запретный лес — это нужно напрочь лишиться мозгов. Да и каким образом я это сделаю, если даже на одну ночь сбежать из дома для меня было большой проблемой. А чтобы съездить туда и обратно в запретный лес это по меньшей мере нужно три дня, а по-хорошему неделя. Инесс попросту требовала от меня невозможного.

Через четыре дня после обыска Арнгейеры вернулись в Варгану, словно бы ничего и не произошло. Стефан приступил к вверенным ему полномочия, возглавив счетную палату. О былой дружбе между нашими семьями и речи быть не могло. Но и вражды не было. Интуитивно отец и Стефан теперь сторонились друг друга. Я все гадал, куда делся Милош Арнгейер: казнили его или теперь император использует его так же, как Инесс — шантажирует им Арнгейеров? Но у императора все же имелись и другие рычаги давления на них — их собственные жизни и Милана. Скорее всего о судьбе Милоша мне теперь никогда не узнать.

Оставалась и еще одна нерешенная проблема — Глеб Быстрицкий. Как я и полагал, он не выдал Родомира. Отец ездил к нему несколько раз уговаривая и по-хорошему, и по-плохому, но тот стойко молчал. А допрос Родомира конечно же ничего не дал. В то время, когда меня подстрелил Родомир был в Карпосе, у него было много свидетелей, что он не покидал своего графства несколько месяцев. Теперь нам оставалось только дождаться приговора.

Дни были похожи друг на друга, как близнецы: я ходил в школу, каждый день тренировал и тело, и чародейскую силу. К концу недели отметил, что моя категория подросла еще на одну шкалу.

В школе без Григанского и Быстрицкого стало спокойно, и даже слишком. Все вокруг стали до противного приветливыми и дружелюбными, та же Жанна Клаус то и дело пыталась зазвать меня к ним за стол во время обеда.

Деграун и вовсе в первый день моего возвращения пытался завести со мной разговор о произошедшем на дуэли. Говорил со мной так, словно мы если уж не друзья, то точно старые приятели и кажется даже нацелился на то, что теперь его другом буду я. Но мне его общество едва ли было интересно, поэтому без всякого зазрения совести я его отшил. Мне вообще общество кого-либо из одноклассников было теперь не интересно. Все что меня волновало — доучиться последние четыре месяца и сдать экзамен.

С Милой мы не общались и даже не здоровались. Она теперь сидела с Жанной Клаус, после той вечеринки они теперь стали не разлей вода. Мила несколько дней то и дело бросала в мою сторону молчаливые, печальные взгляды, наверное, ожидала, что я захочу обсудить тот конфликт или возможно помириться, но мне этого делать не хотелось.

На третий день она таки решилась и подошла ко мне во время обеда, робко посмотрела и нерешительно села рядом, за столом сидело еще несколько одноклассников и стоило им наткнуться на мой взгляд, как они интуитивно отодвинулись подальше от нас. И когда мы остались почти наедине, Мила грустно произнесла:

— Мне грустно из-за той нашей ссоры. Не хочешь поговорить?

— О чем тут говорить? — пожал я плечами, чувствуя себя совершенно неловко.

Обсуждать отношения я никогда не любил, да и в общем-то не умел. Женщины каждый раз как-то умудрялись вывернуть все так, что я невольно ощущал себя мало того, что по-идиотски, да и еще виноватым во всем. Вот и сейчас Милана с ее грустным взглядом заставляла испытывать чувство вины, но упрямство не позволяло мне это показать, потому я привычно прятался за маской равнодушия.

— Все ведь было хорошо, — Мила жалостливо приподняла брови, положила ласково руку мне на плечо. — Такая нелепая ссора. Ты не находишь? Мы ведь были друзьями, а теперь даже не здороваемся. Знаешь, — она помешкала, опустила глаза, — мне плохо из-за этого. Я не могу ни о чем думать, кроме как о той ссоре. Но это все такая глупость, Яр! Может быть я была не права, может наговорила лишнего, и ты еще вспылил…

Она замолчала, так и не закончив мысль. После подняла свои голубые глаза и с такой наивной, практически детской нежностью и надеждой уставила их на меня. Я в этот миг и жевать перестал. Только она умела такое вытворять со мной, только Мила могла заставить одним взглядом меня забыть, как дышать. Я смотрел на нее, как зачарованный, потом резко одумался и вспомнил кто я, где я, и кто на самом деле передо мной. Тут же вспомнились и все те непримиримые противоречия во взглядах на жизнь, которые имеются между нами. А также то, что она дочь метрополийских шпионов и сестра чернокнижника, который меня чуть не убил. И это все меня моментально отрезвило, я выдохнул и, наконец, ответил:

— Все в порядке, не бери в голову. Это и вправду глупость.

— Это значит, ты больше не злишься? — неуверенно улыбаясь, уставила она на меня полный надежды взгляд.

— Нет, — мотнул я головой, — не злюсь.

— Значит мы снова друзья и общаемся как раньше?

Ни о какой дружбе между нами не могло быть и речи, максимум — школьное приятельское общение, но Милана явно рассчитывала на что-то другое. И мне совесть не позволила грубо отбрить ее, с юными девицами надо помягче, тихонько-тихонько, постепенно и незаметно просто свести все общение на нет.

— Да, — буркнул я, уткнув взгляд в тарелку. — Все как раньше.

— Я так рада, Яр! — радостно воскликнула Мила и неожиданно прильнула, крепко обняв меня за шею.

Ее мягкие светлы локоны щекотнули мне нос, близость и запах ее тела на миг заставил забыть где мы находимся. Сам того не осознавая, я тоже приобнял ее за талию, а опомнившись, мысленно выругался и отпрянул. Мила зарделась, пряча глаза — наши объятия и впрямь оказались слишком жаркими.

— Ну, увидимся еще, — смущенно улыбаясь, произнесла она и покосилась на Жанну Клаус.

Та, сощурив глаза, все это время пристально сверлила нас неодобрительным взглядом.

Мила упорхнула, вся такая легкая и смущённая, обратно к подружкам, а я остался сидеть, и в недоумении вопрошать самого себя: почему я веду себя как сопливый юнец, когда она рядом?

Может все дело в теле? Разум-то у меня хоть и взрослый, но тело едва ли. А тут и гормоны, и эмоциональные всплески на этом фоне и прочая подростковая ерунда, заставляющая бродить мозги на пустом месте. Решив, что предателем является все-таки тело, я успокоился и продолжил обедать, переключившись мыслями на предстоящий заседание по делу Быстрицкого, которое должно состояться завтра вечером.

На удивление Верхний имперский суд весьма быстро принял решение по этому делу. А это могло значить только одно — Глеба признают виновным.

* * *

На следующий день вечером мы с отцом и Олегом отправились в главный Варгановский суд, куда и пришло решение по делу из Китежграда. Наш же судья должен его огласить. Мать и бабуля тоже хотела ехать с нами, но отец не позволил им. Он вообще был в этот день крайне напряжен и взвинчен, потому что он, как и все мы, понимал, каков будет вердикт судьи.