вспоминалось, как на пике оргазма она готова была звать меня тысячью имен. Никто не знает, сколько мужчин отведала за свой век дочь Сатаны, но ей нравилось звать меря именами давно ушедших героев. Неизменное «живчик» всегда звучало из ее уст похвалой.

Я не требовался ей как дополнение — кто бы мог подумать, что секс с ангелом решит обратить мою сущность всего лишь в недостающую деталь? Я не требовался ей как возлюбленный, на которого бы она хотела смотреть часами, размышляя о эфирах любви и волнах влюбленности. Я просто нужен был ей как мужчина.

Вставали на места ее цели и амбиции, открываясь передо мной совершенно в новом, почти незнакомом свете.

Что она говорила? Как только я стану ее личной игрушкой, тут же растеряю большую часть своей привлекательности? Так оно на самом деле и было. Ей хотелось мужчину — живого во всех отношениях. Настоящего, неподдельного, почти мужикастого из мужиков — таких в мире полным-полно, хоть пруд собирай.

А живчиком она звала ведь только меня.

Секс с ней сегодня был мягок, нежен, ни к чему не обязывал — словно, решив взять передышку, мы просто надеялись утопить в кратких минутах наслаждения ворох бурлящих, готовых пролиться на наши спины кипятком проблем.

Нам было хорошо — разве нужно что-то еще?

Мы кончили с ней вместе. Уставшая, вспотевшая дьяволица не желала слезать с меня. Словно не желавшая спешить на курсовую студентка, она жаждала пробыть в моих объятиях — еще минуточку, еще мгновение.

В этом было что-то смешное, до безобразия наивное, почти детское.

Мир над нами пошел трещинами, тотчас же разваливаясь на части. Крышу сорвало, унесло потоком очумевшего ветра. Страх — такой маленький, прятавшийся в недрах зверек — сейчас счастливым сайгаком скакал от одной мысли к другой. Всюду оставляя свой скользкий, липкий след.

— Не верь ей, — шепнула мне на ухо дьяволица. Горькая улыбка на ее мордашке обернулась маской неподдельного сожаления и грусти.

Ветер трепал черные волосы, порывами обещая вырвать дьяволицу из моих рук, уволочь прочь.

Кому, недоуменно успел подумать я, но ответа так и не дождался. Словно обратившись в попугая, едва размыкая губы, бесовка повторяла лишь одно.

— Не доверяй ей…

В дверь затарабанили со страшной силой. Встрепенувшийся я, поддавшийся неожиданности вздрогнул, на миг ослабил хват.

Ветер был беспощаден. Жутким демоном он выл, обещая в скором времени огрызнуться на мир не волчьим визгом, но львиным ревом.

Биску вырвало из моих рук — словно лист бумаги, она вспорхнула, уносимая потоками воздуха прочь.

Я вскочил на ноги, словно питал надежды ее поймать. Глупым ребенком, что спешит к застрявшему на дереве котенку, я взбирался на стол, с него на полки — летели на пол соль, мука, приправы, гремели опрокинутые крынки.

Руки всякий раз хватали воздух. Мир глупым, почти безумным смехом гоготал над тщетой моих попыток — всякий раз, едва мне казалось, что я схвачу девчонку за протянутую мне ладонь, ловил только лишь воздух.

— Не верь, — повторила дьяволица.

На моих глазах вершилось жуткое. Биска затрещала, ее затрясло в неестественных конвульсиях. Стена из красного стекла выросла меж нами, будто сюда вновь явился художник. Стекло разрасталось, изгибаясь в причудливости углов, обрекая несчастную томиться в плену. Рывком, на сверхзвуковых скоростях она унеслась прочь, стремясь прорвать собой небо. Я успел лишь бессмысленно оглянуться назад — вместо прежней комнаты власть вокруг охватила черная, почти космическая пустота. Взирая на меня любопытными глазами, она тянула ко мне свои сотканные из мглы лапищи — а я не мог и пошевелиться…

Сон решил, что с меня достаточно, и выплюнул прочь.

Я вскочил на кровати, прогоняя кошмар прочь из головы. Взбудораженный ум все еще стремился задавать один вопрос за другим, ждал подвоха. Вдруг, спрашивал он, это сон во сне? Возразить мне было ему нечем и незачем.

Тяжело дыша, осмотрелся по сторонам, отшвырнул прочь одеяло, отрицательно покачал головой.

Лог открылся раньше, чем я успел затребовать. Интерфейс будто бы вместе со мной пытался прийти в себя, медленно подгружая меню и прорисовывая кнопки. Я уже и забыл, что это все отвечало только лишь мое воображение, немало помогавшее облегчить работу с моим родовым даром.

Ясночтению было что мне сказать. Решив, что пробуждение недостаточно паршивое, оно заверило, что я изгнал из себя темную суть. Демонические способности остались мне доступны по праву класса, но отныне обещали работать исключительно ночью. Демоверсия оных днем теперь была недоступна.

Ну что тут еще можно сказать? Просто блеск!

Лог, напомнил я самому себе, следовало как можно быстрее проверить этого стукача обо всем и на всех — страх жадно потирал ручонки, говоря, что я в обязательном порядке должен попрощаться: и со своими девочками-припевочками, и со стариком…

Я так не спешил даже в детстве домой на каникулы, умоляя лог грузиться быстрей. Голову терзали страхи — а вдруг я очистил его во сне? А вдруг…

Строки пролились словно бальзам на душу, но радоваться я не спешил.

Вестей о смертях в моей группе по-прежнему не было. Кондратьич был жив — но это единственная радостная новость. Он обзавелся новым гордым статусом — однорукий. Дебафф постоянный, убираемый лишь какими-то «особыми условиями».

В себя с того момента, как я оказался тут, он так и не приходил.

Сколько времени прошло? Пару часов, день, неделя? Наверняка я, не явившийся на практику, вызову немало вопросов у окружающих. И страшно представить, какие измывательства выдумает над Женькой с Дельвигом Орлов. Наверняка ему будет что сказать о Рысеве, напрудившем в штаны настолько, что после выходных даже не осмелился показать свою моську в стенах Офицерского Корпуса.

Я покачал головой. Ну прямо Федька — добрая душа, хоть к Агнии Барто измышления отправляй. В самом жопе культурной столицы застрял, потерял если не все, то очень близок к этому, и неясно еще, сможет ли выбраться — а он, глядите-ка, беспокоиться о том, как друзей будут буллить: с изысками или так?

Во рту страшно пересохло, жутко хотелось пить. Словно на грех, рядом стоял отдающий холодным паром кувшин. Я взялся за его бока — ладони обожгло приятным холодом. Нос раньше ясночтения определил, что внутри то, что вполне себе можно пить.

Пить можно было, не спорю, но на вкус такая дрянь — мне хватило лишь пары глотков, чтобы отставить это солоноватое нечто в сторону.

Словно только сейчас пришел в себя, я огляделся по сторонам, попытался вспомнить и понять, какими ветрами меня занесло в эти самые края?

Помню, как теребил сумку, вываливая из нее едва ли не все в поисках сапфировой настойки. Биска бормотала, говоря, что я должен отказаться от затеи — сделаю умирающему только хуже.

А я попросту не видел иного пути к спасению Кондратьича…

Сейчас старик был… да кто ж его ведает, где-то был. Рядом никого: спрашивать можно разве что у пустоты.

Я потрогал матрас под собой: таких мудреных слов здесь не ведали. Нечто мягкое, почти поролоновое, высушенное — я с удивлением и не сразу распознал в них шляпки огромных грибов. Точно такой же, только плотнее был у меня вместо подушки. Я на всякий случай глянул наверх — если вместо крыши будет тоже шляпка, то как тут удержаться от шутки, что я спал под грибами?

К вящему разочарованию готового жечь глаголом сарказма, над нами было нечто, похожее на тугую, плотную и плохо сминающуюся ткань. Словно кто натянул вместо крыши шатра, в котором я был, вымоченное в клею одеяло.

Кровать была выдолблена прямо в скальной породе, как и все остальное. Местным каменщикам явно было далеко до умений предшественников, что возвели тот проклятый храм.

Чадила крохотная свеча — ничуть не чародейская, а самая что ни на есть обычная. Меня коснулся взгляд чужих, не в меру любопытных глаз — стало не по себе. Чуть поодаль, безлико уставившись, на меня смотрела оторванная кукольная голова. Стеклянные глаза, надутые губы — словно родом из Советского Союза, хоть и фарфоровая.

Качнул головой, даваясь диву — наверно, она здесь самый необычный предмет, какой только можно себе вообразить. И как только сюда попала?

Под ее безжизненным взглядом в голову лезло всякое. Я хватился сумки, но тут же успокоился, когда случайно задел ее ногой. Новообретенная у гмура, холщовая, она была мне