Это должно иметь значение, если ищешь жену обычным способом, но его жизнь никогда не была обычной, в ней никогда не было все спокойно. С того мгновения, как потерял мать. И отца. Как похоронил обоих родителей, будучи еще юношей.

«В этот день ты стал мужчиной, — сказал ему сам Рагналл, положив руку на плечо. — И потому ты должен продолжать песнь своего отца. Добавь свой стих, чтобы все узнали о славе рода, даже в Валгалле».

Торбранд посмотрел на Рагналла.

«Да будет так», — с жаром произнес он.

«Да будет так», — сказал и Ульфрик, который был лишь на одну зиму младше, но не уступал брату в горячности.

Торбранд дал себе слово либо вернуть славу роду, либо погибнуть, стремясь к этому.

С тех пор он сражался. В его жизни не было забот по хозяйству, свадьбы, пререканий с соседями или отдыха. Он все время проводил на войне. Видел только драки и кровь. Редкие мысли о тихой жизни вдали от поля битвы, где свою силу мог бы использовать для работы плугом, считал предательством памяти родителей. Последнее время он все чаще думал перестать разрушать и начать созидать. Впрочем, в такие моменты сразу вспоминал, что на нем лежит груз обязательства. И так, вероятно, будет до конца его дней.

Он и в этот раз отказался бы, если бы мог. Его возмутило, что король требовал сделать с этой мерсийской пленницей.

«Ты единственный, кому я могу это доверить», — сказал ему Рагналл. Король в определенной степени заменил ему отца, ведь родного он помнил плохо, за исключением моментов перед самой смертью, когда видел во взгляде укор. Это единственное, что он помнил во всех деталях. «Ты сможешь не только доставить ее в сохранности, но и обеспечить ей спокойное существование, пока не придет время использовать принцессу в игре».

«Это честь для меня», — сразу ответил Торбранд, не обращая внимания на то, как засаднило горло.

Сейчас он испытывал нарастающую тревогу оттого, что, находясь в этом шатре из ткани и меха, еще на территории Мерсии, все меньше думает о клятвах и долге, а все больше о ценности таких вот тихих вечеров.

Не знай он, что в христианском мире это осуждается, решил бы, что Эльфвина ведьма.

Она задрожала, хотя смотрела на него прямо и уверенно.

— Считаешь правильным заставлять меня так долго ждать ответа? Я же сказал, что хочу знать, что тебя пугает.

— Мне сказали, это больно, — наконец произнесла она.

Он перевел взгляд на ее живот, где кончиком пальца нарисовал руны. Две руны для защиты. Убедив себя, что делает это для короля, ведь ему нужна эта женщина. А вовсе не для того, чтобы избавить ее от страхов.

— В жизни многое причиняет боль. Но это не значит, что так бывает всегда.

Она совсем не выглядела испуганной.

— Отчего же это зависит?

— От мастерства практикующего.

Торбранд не был вполне уверен, что она поняла его мысль, но заметил, как ее глаза распахнулись, а потом потемнели, выражение их стало именно таким, как ему нравилось.

— Я видела совокупляющихся мужчин и женщин, — произнесла она так, будто признавалась в страшном грехе. — Их безумие, похожее на агонию.

— Агония — лишь один из подходящих эпитетов.

Эльфвина нахмурилась, уловив смех в его голосе.

— Ты не согласен?

— Отчего же? Возможна ли жизнь без агонии?

— Матушка больше всех была против того, чтобы мне об этом рассказывали.

— Твоя мать — необычная женщина. — Слова прозвучали совсем не как одобрение. — Будь она братом твоего дяди, у нее совсем не было бы времени думать о том, что дочери забивают голову россказнями, которые лишь повредят ей на брачном ложе. — Он начертил еще одну руну, ингуз, помогающую в новых начинаниях, способствующую плодовитости союза мужчины и женщины. — Только женщины любят рассказывать о страданиях неопытным девицам. Зачем они это делают?

Эльфвина заерзала, хотя не сделала попытки освободиться от давления его руки.

— Ты не понимаешь, насколько подготовленной должна быть женщина.

Она все же опустила глаза.

— Как же все сделать правильно, если не знаешь, что от тебя ожидают? Ведь совсем непросто связать нити разорванного полотна, чтобы вновь на землях наступил мир.

— Каждому из нас выпадает шанс выполнить свой долг. — Торбранд посмотрел на нее задумчиво, размышляя, рисует ли он руны для нее или пытается принять в себя ее тяжесть. — Ты можешь не верить в предначертанное, но судьба все равно ведет нас. Твоя мать могла бы объяснить тебе это, чем помогла бы.

— Моя мать никогда не оказалась бы в плену! — Ее глаза сверкнули, что так ему нравилось. — И не думала, что окажусь я. От него меня должно было спасти происхождение.

— Ничто и никогда не защитит от судьбы, Эльфвина. — Он принялся водить рукой, рисуя еще символы. — Твою девственность заберу я. Вопрос — когда.

Она вздрогнула, хотя в глазах не появилось испуга. Он чувствовал ладонями, что тело ее готово принадлежать ему.

— Ты только этого боишься? И все?

Эльфвина тяжело перевела дыхание и раскраснелась.

— Признаться, я не понимаю, как получается, что женщины испытывают и боль, и одновременно ничего, некоторые утверждают, что даже начинают дремать.

Торбранду не удалось сдержаться, и он громко захохотал.

— И опять скажу, что все дело в мастерстве.

— Но я не понимаю.

Он испытал неожиданный прилив чего-то едва уловимого… нежности? И ласково посмотрел на Эльфвину, ее подбородок был все еще вздернут, но они оба знали, что это ей никак не поможет, реши он сейчас же получить ее. Он желал ее больше, чем прежде, больше, чем когда-либо другую женщину, но в то же время знал, что стоит подождать, потому что сейчас все иначе. «Так будет правильно», — говорил он себе.

— Это так же, как владение мечом, — продолжал он вслух.

— Конечно, мечом, — фыркнула Эльфвина. — Опять одни мечи.

Торбранд вновь рассмеялся.

— Пожалуй. Но тебе наверняка известно: если мужчина может поднять меч и нанести удар, это не значит, что он воин. Всего надо добиваться тренировками. Главное — опыт и немного творчества.

— Всякий раз, когда пытаюсь представить, что ужасного в жизни делают мужчины, сразу вспоминаются их бои на мечах. — Эльфвина выглядела по-настоящему сбитой с толку.

Да хранят его боги, но… она ему нравилась. Это плохо, учитывая, что женщина принадлежит Рагналлу, но здесь и сейчас для него это не имело значения.

— Если настаиваешь, я тебе покажу.

— Ты ведь не хочешь сказать… — Она растерянно заморгала и сглотнула. — Что заберешься на меня и будешь ползать, пока не услышишь мой