Как раз в эту секунду за шпилем расступились облака и показалась луна во всем своем серебряном великолепии. Ветер раздувал мои волосы.

– Как же это прекрасно! – сказала я. – Вы когда-нибудь видели такую красоту?

Я стояла и смотрела на луну, а он смотрел на меня. Потом я вдруг вспомнила, что в восемь утра должна быть на дежурстве.

– Мне нужно идти. Завтра длинный день.

Я протянула ему руку, чтобы попрощаться и пожелать спокойной ночи. Он взял меня за руку – и вдруг притянул к себе.

– Пойдем со мной… Не уходи. Пойдем ко мне домой.

Я застыла от удивления.

– Только ненадолго – ты мне так нужна.

Я попыталась отстраниться.

– Вы о чем?

– Ты прекрасно знаешь, о чем.

Он притянул меня ближе и попытался поцеловать, но я отвернулась.

– Не отворачивайся! Зачем ты взяла меня за руку на концерте, если собираешься отвернуться от меня сейчас?

Надо было бы сказать: «Из жалости, это была только жалость». Но я не стала. Я робко произнесла: «Не знаю».

– А я знаю, так что пойдем со мной. Просто пойдем. Я так больше не могу. Я уже пятнадцать лет не был с женщиной. Я с ума сойду.

Он обнял меня, и я почувствовала, как крепко он прижимается ко мне. Я попыталась вырваться.

– Мне нужно вернуться в монастырь. Я должна быть на работе уже через несколько часов.

– Ты маленькая монастырская ханжа, – прорычал он. – Ты не понимаешь, что́ мужчинам нужно.

– Это нечестно! – и мне не следовало этого говорить, но я добавила: – Просто вы мне не нравитесь, вот и все.

Он отскочил назад, как будто я выстрелила в него, и странный сдавленный крик вырвался из его горла. Я вывернулась, почувствовала свою силу, и у меня хватило жестокости, не говоря уже о дурном вкусе, добавить: «В любом случае вы слишком стары для меня».

И я пошла прочь не оглядываясь.

В следующий раз я увидела доктора Хайема лишь через двенадцать лет.

* * *

Джудит умерла от рака, когда ей было семнадцать. Вот как это описывает ее мать:

В начале 1960-х годов я была палатной медсестрой в больнице Марии Кюри, расположенной в лондонском Хэмпстеде. Это было подразделение больницы Ройал Фри, предназначенное для радиотерапии. Здание построили примерно в 1900 году, и это была совсем небольшая больничка – на тридцать коек. Она делилась на женскую и мужскую половины, в каждой из которых была одна общая палата на двенадцать человек и три маленьких боковых палаты на одного. Столько же места занимали огромные аппараты для лучевой терапии. Только ей мы и занимались в больнице, потому что все хирургические операции проводились в Ройал Фри. Еще у нас была собственная аптека. Вот, пожалуй, и все. Больницей руководила сестра-хозяйка, а я была старшей палатной медсестрой и заведовала терапией. В моем подчинении были две медсестры, пять или шесть девушек, учившихся на медсестер, две сиделки и санитарка.

Само по себе слово «рак» уже внушает страх большинству людей. Это так даже сегодня, в XXI веке, когда медики научились излечивать многие формы рака. В шестидесятых этот страх был куда более оправданным. Химиотерапия была еще на стадии исследований, лучевая терапия – грубой, хотя порой эффективной, а лекарства – настолько токсичными, что зачастую причиняли пациентам больше страданий, чем само заболевание. Самым надежным средством считался скальпель хирурга, но, хотя основную опухоль часто можно было удалить, никто не мог ничего поделать с метастазами или предотвратить распространение болезни по кровеносной, лимфатической или костной системе.

Мы с медсестрой готовили миссис Кокс к третьему сеансу радиотерапии. Никакой надежды на выздоровление быть не могло, однако мы надеялись с помощью облучения хоть немного уменьшить опухоль и подсушить выделения из изъязвленной груди, которая буквально распадалась – опухоль пожирала грудную стенку.

До начала XX века, когда стала широко практиковаться мастэктомия, тысячам женщин суждена была страшная «зловонная смерть» – так иногда называли этот вид рака. Женщины прятали болезнь под блузками и шалями и никому ничего не рассказывали. Разве что дочери можно было доверить эту тайну, но мужчины не должны были ничего слышать о «женских делах». Даже муж часто ничего не знал, пока запах от черных липких выделений не становился слишком сильным – и тогда или он догадывался, или жена признавалась. Слово «признавалась» тут не случайно: в то время женщины чаще всего стыдились своего тела, особенно если с ним что-то было не так. Я видела многих женщин с выпадением матки: от них не слышно было ни единой жалобы, хотя матка болталась у них между ног. Выпадение матки нередко встречалось в те времена у многократно рожавших женщин – одна, по ее собственным рассказам, затыкала отверстие яблоком, чтобы удержать матку внутри, пока наконец не решилась сделать операцию по восстановлению тазового дна.

Миссис Кокс была типичной женщиной своего поколения: терпеливая, не склонная к жалобам, она смиренно переносила все выпадавшие на ее долю страдания. Она лежала в одиночной палате, где окна были постоянно открыты, а вентилятор гнал воздух из коридора через палату в окно. Но зловоние все равно проникало в коридор. Миссис Кокс почти не разговаривала, а ее потускневшие глаза останавливались то на одной груди, которая была вся занята огромной, размером с тарелку, опухолью, то на другой, где уже появились и начали кровоточить несколько язвочек. Как и многие женщины ее возраста, в ожидании смерти она просто отдалилась от семьи и друзей. Однако ее дочь настояла на вызове врача и позвала пожилого специалиста, который уже сталкивался с подобным и не слишком удивился. Посоветовались с онкологом: он сказал, что операция невозможна, но облучение может подсушить выделения и, если повезет, уменьшить опухоль.