В тот год я работала в Попларе, районе Восточного Лондона, при ордене сестер милосердия. Мне поручили посетить некоего мистера Хайема, который жил в одном из многоквартирных домов, почему-то называвшихся канадскими зданиями. Они были плотно заселены и считались чем-то вроде трущоб.

Я поднялась по каменной лестнице, прошла по балкончику к нужной квартире и с удивлением увидела маленькую медную табличку на двери: «Конрад Хайем, доктор философии и психологии». В журнале медицинских записей значилось «мистер Хайем», так что я предположила, что «доктор» на табличке – это шутка какого-то местного остроумца, чтобы посмеяться с товарищами. Я протянула руку к дверному молоточку, но в эту секунду изнутри донеслись прекрасные звуки скрипки. Я стояла, затаив дыхание, и недоверчиво глядела на дверь. Меня окликнула женщина:

– Ничего-ничего. Эт’ просто наш док. Он тут играет. Вы постучите, он перестанет сразу.

Я покачала головой, поднесла палец к губам, выдохнула «ш-ш-ш» и наклонилась ближе к двери. Музыка была прекрасной, насыщенной, полной той жалобной тоски, которую совершеннее всего передает именно скрипка.

– Ага, иногда плакать хочется, ага, – женщина шмыгнула носом. – Да стучите вы, эт’ ничего, он остановится.

Я снова покачала головой. Как могла я потревожить такого музыканта, прервать поток его мыслей и эмоций? Вдруг такой момент для него никогда не повторится? Прозвучала последняя каденция, растаяла последняя нота, и тогда я постучала.

Дверь открыл высокий седовласый джентльмен. Он был хорошо сложен и крепок, но совсем не толст. Он улыбнулся мне, и золотые пломбы сверкнули на солнце. На нем были хорошо скроенные брюки, простой джемпер с высоким воротом и толстые очки в роговой оправе, а когда он улыбался, в уголках его глаз появлялись очаровательные морщинки. Руки у него были красивые, белые и гладкие, с отполированными ногтями – явно не руки портового рабочего. И он не был тем шутником-кокни, которого я было вообразила. Я сразу поняла, что он действительно доктор – только не поняла какой.

– Вы, должно быть, та самая медсестра, которую мне велели ждать?

Он говорил на прекрасном английском с мягким гортанным акцентом – мне показалось, что немецким.

– Небольшой вопрос по поводу моего диабета.

Он открыл дверь шире и с легким поклоном сказал:

– Входите, прошу вас.

Удивительно было обнаружить талантливого музыканта и ученого джентльмена в убогой обстановке канадских зданий. Но, войдя в его комнату, я удивилась гораздо сильнее. Его библиотека могла принадлежать профессору из Оксфорда. Все стены, от пола до потолка, были заставлены книгами – тысячи книг, большей частью в кожаных переплетах, некоторые с золотым тиснением на корешках. Перед окном стоял письменный стол на двух тумбах – с виду старинный, – сверху покрытый красной кожей, тоже с золотым тиснением. Перед столом – красное кожаное рабочее кресло. И все – никакой другой мебели, кроме пюпитра из розового дерева. Все полки были сделаны из красного дерева, и приятный запах древесины и кожи наполнял комнату. Доктор Хайем заметил мое потрясение, и в уголках его глаз появились морщинки.

– Вижу, вам нравится? Это мой приют. Здесь можно жить очень удобно и спокойно.

За окном корабельный гудок издал длинную, низкую ноту, и сирена послала пронзительный предупреждающий сигнал. Закричали рабочие, открылись ворота шлюза, и огромный океанский грузовой пароход двинулся от Темзы к причалу в Ост-Индских доках. Только тогда я заговорила:

– В этой квартире очень хорошо. Просто замечательно! Но я бы не назвала это место тихим.

– Наверное, вы правы. Но в спокойствии больше смысла, когда вокруг шумит жизнь. Из окна спальни я смотрю на причал и вижу торговые суда со всего мира, которые приходят и уходят. Я вижу тысячи людей, которые хлопочут там каждый день, и размышляю, как много рабочих сил способна поглотить торговля. Сидя за столом, я смотрю на внутренний двор соседнего дома и вижу мир женщин: он меньше, но столь же важен. Я наблюдаю за детьми и размышляю о бесконечных задачах воспитания детей и ведения хозяйства. Все это жизнь, она меня окружает. И здесь я могу работать. «Нам нужно лучше понимать человеческую природу, потому что единственная реально существующая опасность – это сам человек». Знаете, кто это сказал, сестра?

Я покачала головой.

– Карл Юнг, мой друг и наставник.

– Боюсь, я не слышала о таком. Это кто?

– Юнг называл себя психологом, но я считаю его философом. Тридцать лет назад, в Цюрихе, я был его скромным учеником и последователем.

Я пробормотала, что действительно ничего о Юнге не знаю. Но, по правде говоря, не очень-то и заинтересовалась. Когда тебе двадцать два, «тридцать лет назад» кажется седой древностью, и, как большинство молодых людей, я была убеждена, что до момента моего рождения ничего особенно интересного или важного не могло произойти!

У меня было еще много утренней работы, и пришлось резко напомнить себе о том, что времени мало, а доктор Хайем – лишь один из длинного списка пациентов. Так что нужно было переходить к делу. Я расспросила доктора Хайема о том, как он питается, сколько пьет воды, какой ведет образ жизни и какие у него симптомы. В его бумагах я нашла упоминания о потере веса, повышенном выделении мочи и глюкозурии (сахаре в моче), так что он не зря обратился к медикам. Нас, медсестер, попросили посещать его дважды в день в течение двух недель, чтобы проверять его мочу на сахар и кетоны и подобрать дозу инсулина с учетом количества сахара, углеводов и жиров в ежедневном рационе.

Я спросила, сохранил ли он утреннюю мочу для анализа. И он провел меня через крошечную кухню в уборную, которая была еще меньше.

– Лучшая часть моей квартиры, – не без удовольствия сказал он. – Собственный туалет. Роскошь уединения здесь стоит дороже всего золота Аравии. Туалет уже был, когда я въехал. Видимо, его установили в предыдущем десятилетии, тогда же провели и воду на кухню. Как только я увидел туалет, сразу же снял эту квартиру.

Я проверила образец мочи.

– Да, сахар есть. Придется проследить за вашим рационом.

Мы сели рядышком за стол, чтобы обсудить диету. Я провела пальцами по кожаной поверхности стола и ощутила приятную шероховатость золотого тиснения вдоль каждого края. В центре стола стояла небольшая фотография в серебряной рамке: миловидная молодая женщина и четверо маленьких детей. Мы обсуждали калорийность, необходимость взвешивать все продукты, ежедневные инъекции инсулина – а книги с заключенной в них вековой премудростью наблюдали за нами с книжных полок. В маленькой квартирке было красиво и уютно, и мне совсем не хотелось уходить, но меня ждала другая работа.

Я вышла из канадских зданий на шумную улицу, залитую ярким светом, и вдруг пущенный кем-то футбольный мяч ударил меня по ногам, чуть не сбив. Доктор Хайем схватил меня за руку, чтобы не дать упасть, какая-то женщина закричала на непослушного ребенка, тот заорал в ответ, а она стала бить его по ушам, пока он не взвыл.