* * *

На следующий день Жислен случайно заметила Мари-Луиз в одном из кафе на главной площади города. После разговора в квартире подруги Мари-Луиз неосознанно избегала встреч с ней. Увидев, как Жислен входит в кафе, она вдруг поняла, что прежде они и дня не могли прожить друг без друга, и даже если им нечего было сказать, то просто молчали вместе.

Обменявшись приветствиями, подруги принялись обсуждать последние сплетни и новости, умело обходя вопрос, мучивший их обеих. Две женщины, сидевшие за соседним столиком, расплатились и вышли. В кафе не осталось никого, кроме хозяина, который был занят тем, что пытался отчистить кастрюлю от налипшего жира. Жислен выпустила через ноздри табачный дым и придвинулась к Мари-Луиз.

— Ну?

Мари-Луиз молчала, собирая остатки супа куском серого хлеба. У нее на лбу появились привычные морщинки.

— Я хочу помочь.

— Хорошо.

— Но не знаю как. Я имею в виду, смогу ли я быть полезной. Ведь я — это не ты. Ты любишь рисковать, я — нет. Я просто боюсь, что выдам вас, неосторожно сказав какую-нибудь глупость.

— Пока что тебе ничего не нужно делать. И не волнуйся, дорогая, самое главное, что ты сама не глупа. Если бы это было так, я бы тебе ни за что не доверилась.

— Кто еще участвует?

Жислен подняла глаза.

— Я отвечу на любые твои вопросы, но об этом, думаю, тебе лучше не знать.

Мари-Луиз побледнела.

— Я… я не думала, что все так серьезно.

— А о чем ты думала две недели?! — рассердилась Жислен. — Это не игра, это — война. Повсюду опасность. — Она понизила голос. Хозяин кафе продолжал заниматься своим делом, не обращая на них никакого внимания. — Почему ты избегала меня? Молчишь? Я и сама знаю почему. Послушай, я все понимаю, но тебя никто не заставляет бросать бомбы, потому что ты попадешь в кого угодно, только не в боша. Я просто хочу знать, что могу рассчитывать на твою помощь, если вдруг возникнет такая необходимость. Большей частью нам нужна информация. Тот бош, что живет у вас… Вдруг он придет пьяный и выболтает что-нибудь важное. Или твой отец. Немцы могут посвящать его в свои планы, о передвижении войск, например. В общем, если такая информация попадет к нужным людям, что-то, может, и получится. Подумай, если мы найдем единомышленников в других регионах Франции, дело сдвинется с мертвой точки. — Жислен заметила, что Мари-Луиз нервно покусывает губу и, не мигая, смотрит перед собой, и взяла подругу за руку. — Это нормально, когда люди боятся. Если бы ты не боялась, мы не могли бы тебе доверять. Дорогая, мы все боимся. И я тоже. Ничего плохого в этом нет. И потом, не надо следить за отцом, последи за немцем. И перестань винить себя. Думай о том, что ты поступаешь так ради будущего Франции.

Мари-Луиз отдернула руку.

— Перестань обвинять моего отца! Он делает то, что считает нужным. И знаешь, я не уверена, что он так уж неправ насчет Петена или всякого рода глупостей, которые могут привести к массовым расправам. Ради чего? Чтобы сказать, что нас не сломили, не победили? Ты постоянно обвиняешь его в трусости, а он, между прочим, кавалер Военного креста. Я слушаю тебя, потом его, и считаю, что вы оба правы, или, точнее, вы оба не ошибаетесь. Мой отец такой же патриот своей страны, как и ты. Просто он верит, что есть другой путь борьбы. Что между вами происходит? Ведь между вами есть какие-то расхождения помимо войны и борьбы с немцами. Ваше противостояние продолжается уже долгие годы. В чем дело? Скажи мне!

Жислен смотрела на нее с раздражением и удивлением.

— Мне… мне он просто не нравится, вот и все. Прости!

Но Мари-Луиз не поверила. В глубине души она была уверена, что Жислен что-то скрывает.

— Нет, не все. Есть еще кое-что. Это касается времени, когда мы учились в школе, да? Что произошло?

Жислен отвела взгляд.

— Все дело в его отношении. Ко мне, к тебе, ко всем женщинам. Мне не нравятся его высокомерие и надменность. Может, он и получил Военный крест, но это было во время Первой мировой и с тех пор он постарел и не может адекватно оценивать ситуацию. И потом, слушай, я не хочу ссориться с тобой из-за твоего отца. Я лучше буду бороться с бошами. Это проще, поверь. — Жислен по-прежнему смотрела в сторону.

— Так что же ты хочешь от меня?

Жислен вздохнула.

— На данный момент ничего. Пока ничего. Просто держи глаза и уши открытыми. И постарайся подружиться с немцем, который живет у тебя дома.

— Как? Как я это сделаю?

— Ну, дорогая, ты же женщина, и притом очень хорошенькая. Поболтай с ним о погоде, о нехватке продуктов, например. Конечно, когда твоего отца не будет дома. Ну да что я тебя учу? Спроси, тяжело ли ему находиться далеко от дома. Поверь, он с радостью с тобой поговорит. Старайся замечать каждую мелочь, когда едешь на велосипеде из школы, или направляешься в Амьен, или навещаешь бабушку в Онфлере[50]. Может, эти мелочи и не имеют большого значения, но для нас они как части ребуса, который мы должны разгадать. Вот и все. По-моему, ничего страшного.

— Ты права. Надеюсь, все получится. Просто нужно научиться думать по-другому, научиться быть шпионом. Не представляла, что придется этим заниматься.

— Никто не представлял, но это война.

Мари-Луиз улыбнулась.

— Это неправда. Ты знаешь, о чем я. Ты же любишь секреты, тайны, любишь быть во главе рискованной авантюры. Признайся! И у тебя это хорошо получается. Когда я наблюдала за Жаком и Стефаном, то заметила, что они во всем полагаются на тебя.

Жислен хотела было возразить, но лишь кивнула.

— Да, наверное, это так. У меня это получается гораздо лучше, чем удаление старческих мозолей или попытка убедить какого-нибудь крестьянина, что втирание коровьего молока в рану грозит ему заражением крови. Но я уже так долго этим занимаюсь… Знаю, что ты думаешь иначе. Все в порядке, дорогая, все нормально. — Она протянула руку через стол и дотронулась до руки Мари-Луиз. — Все нормально.

Монтрёй. Зима 1940–1941 годов

Первая зима в оккупированном городе вступила в свои законные права. Пронизывающий ветер со стороны Ла-Манша задувал во все щели, и нехватка угля ощущалась особо остро. Долгие темные вечера и одинокие фигуры женщин у дребезжащих окон. Изредка слышался лай собаки и хлопанье ставен. Монтрёй погрузился в меланхолию. Оставшиеся мужчины собирались в кафе, играли в домино, попивали бренди и обсуждали последние новости, касающиеся в основном нехватки продуктов и проблем местной экономики.

С наступлением зимы заведенный порядок в доме Анси слегка изменился. Бернадетт каждый день в четыре часа отправлялась на ферму к своим родителям. Три километра туда и обратно ей приходилось проделывать пешком, если не удавалось взять старый велосипед брата. Она оставляла огонь в камине, задергивала шторы и закрывала обе двери, чтобы сохранить такое ценное тепло.