— Я не буду вас больше задерживать, мадам.

Ни один из них не пошевельнулся.

— У меня есть просьба. Я видел, у вас есть пианино, а я очень люблю играть. Ничего серьезного, поверьте, просто в молодости немного играл джаз. Я не буду вам мешать и стану садиться за инструмент, только когда вас не будет дома.

Мари-Луиз обернулась. Волосы немца были гладко уложены с помощью специального масла, на подбородке — ямочка и небольшая щетина. Сколько же ему лет? Трудно сказать. Но была в нем какая-то притягательная открытость, видимо, женским вниманием он обделен не был.

— Конечно. Только клавиша ре-диез не звучит, и пианино слегка расстроено. Настройщика убили прошлым летом. Мы с отцом нечасто проводим время в гостиной. В основном мы обедаем вместе, а потом расходимся по своим комнатам.

— Благодарю вас. Я вам очень признателен. И еще раз хочу повторить, что сделаю все возможное, чтобы не мешать вам, не доставлять лишних хлопот. Я прекрасно понимаю всю сложность сложившейся ситуации. Au revoir[41], мадам.

Лейтенант поклонился и направился в свою комнату, оставив Мари-Луиз наедине с тиканьем часов и слабым отблеском единственной лампы.

Прошло два дня. Завтрак, как обычно, проходил в полном молчании, и лишь шуршание «Фигаро»[42] двухдневной давности и глубокий кашель Мишеля Анси, легкие которого, измученные курением, остро реагировали на осеннюю сырость, нарушали поистине гробовую тишину. Они все еще пили кофе, причем Мари-Луиз так и не узнала, откуда отец принес целый пакет волшебных зерен.

В этот момент открылась входная дверь и на лестнице послышались шаги, которые затихли на мгновение и вновь прозвучали прямо над ними.

— Что ты о нем думаешь? — Отец вопросительно посмотрел на Мари-Луиз.

— Мне он кажется очень порядочным. — Мари-Луиз взглянула на потолок. — Он попросил разрешения играть на пианино. Надеюсь, ты не будешь возражать. Я ему разрешила. Он обещал, что будет делать это, когда нас нет дома.

— Я не возражаю. Ведь могло быть хуже, гораздо хуже. Кстати, меня он тоже просил об этом, а я повел себя не очень вежливо, ответив, что он может заниматься всем, чем считает нужным. Возможно, ты права, он мог и не спрашивать нашего разрешения. Он образован и хорошо говорит по-французски. Нам придется находиться с ним в одном доме, по крайней мере, пока Англия не сдастся. Думаю, это произойдет довольно скоро. Боши просто заморят их голодом. Их подлодки уже перебазировались в Атлантический океан. Негодяи!

— Кто?

— И немцы, и англичане. Они стоят друг друга. Как могли эти так называемые союзники открыть огонь по нашей флотилии? Я плохо отношусь к немцам, сейчас еще хуже, чем раньше, но следует признать очевидный факт: они выиграли эту войну, и теперь Петен просто обязан заключить с ними самую выгодную для нас сделку и вернуть домой Жерома и всех остальных. Чем скорее, тем лучше. Я так думаю, да и не только я.

Мари-Луиз не ответила. Она встала, чтобы собрать тарелки. Отец поднял глаза.

— А каково твое мнение, дорогая? Скажи. Мне интересно.

Мари-Луиз еще раз заглянула в его глаза — в них не было ни тени неискренности.

— Правда, я хочу знать. Мне известно мнение людей моего поколения. Но что думаешь ты и твои друзья?

Мари-Луиз села. Она не смогла скрыть удивление.

— Я не знаю. Правда, не знаю. Конечно, я хочу, чтобы Жером и все остальные вернулись домой. И, похоже, ты прав: боши выиграли эту войну. Англичане уже не смогут переломить ход событий. Я могу понять, почему ты и люди твоего поколения так не хотят вступать в союз с англичанами, но если это единственный способ выгнать бошей с нашей территории, то почему бы им не воспользоваться? Вот что я думаю. Жислен со мной согласна. Она готова убивать бошей прямо здесь и прямо сейчас.

Мишель Анси несколько минут внимательно смотрел на дочь.

— Но мы должны взглянуть в глаза реальности. Половина Франции оккупирована, наша армия находится на территории Германии, и пока наши солдаты не вернутся, мы ничего не сможем сделать. Поэтому главнокомандующий нуждается в нашей поддержке. Мы должны защищать себя сами. А если эта девчонка думает, что она подорвет парочку немцев где-то в кафе и таким образом изменит ситуацию, то, значит, она глупее, чем я ожидал.

Мари-Луиз почувствовала, как в глубине ее души нарастает гнев. Приближалась обычная семейная сцена. Конфликт раскачивался, как маятник, взад-вперед, но никогда не находил разрешения. Мари-Луиз вскочила, пытаясь погасить ярость, закипавшую внутри. Отец углубился в чтение газеты, делая вид, что не слышит звона посуды. «Почему он так обращается со мной? Почему не находит общего языка с Жислен? Никто не может этого объяснить. Неужели он не слышал, о чем я говорила?» Мари-Луиз порой казалось, что отец игнорирует ее, а потом иногда выдает ее мысли за свои, правда, хитро подмигивая, но чаще все же не признает ее правоту. Один раз она слышала, как отец хвалил ее интеллектуальные способности и хвастался перед друзьями, но в реальной жизни он не удосуживался даже поговорить с ней на равных.

Девушка сухо попрощалась и вышла из кухни, заметив, что отец лишь помахал рукой, не оторвавшись от чтения газеты.

Мари-Луиз вывела велосипед на пустынную улицу. Сегодня суббота и у нее выходной. Там, внизу, на главной площади, залитой осенним солнцем и заполненной торговыми лотками и тележками, гудела жизнь. Лошади жевали овес, изредка потряхивая гривой. Тележки с грязными овощами, яйцами и грибами приютились между лотками, где торговали ножами, корзинами и инструментарием для полевых работ. Мужчины и женщины, в основном женщины, буквально сошедшие с полотен Милле[43] и Курбе[44], шумели и торговались с подошедшими покупателями. Дети, среди которых было много учеников Мари-Луиз, играли возле колонки и, завидев учительницу, принялись весело размахивать руками. Один из игравших подбежал к ней и протянул ей надкушенное яблоко. В воздухе пахло конским навозом, мочой, нестиранной одеждой, козьим сыром, гнилыми овощами. Двое немцев, которые, очевидно, были в увольнении, пробирались сквозь толчею; их серо-зеленая форма с черными и белыми полосками отчетливо выделялась на фоне безликой толпы.

Мари-Луиз ускорила темп. Она почувствовала, что ее заметили. Старый грузовик, изрыгая черные клубы дыма, перегородил улицу. Крестьяне и торговцы, вынужденные остановиться, громко бранились. Дождавшись, когда улица опустеет, Мари-Луиз села на велосипед и поехала дальше, оставляя позади себя гудящую как пчелиный улей площадь.