***

Из заключения под номером 115/LD, папка F-82736 в хранилище документов «космического» сектора особо секретного отдела лечебницы при ГРУ.

«Объект F-82736 (20 лет, европеоид, физически здоров) скончался 13.07.**** между 4.00 и 6.00 часами утра от потери крови, вызванной множественными укусами в области запястий. Прежний диагноз об умственном состоянии объекта полностью подтвержден (см. закл. 78/SH сотрудника N-32). Объект, представивший себя сорокалетним заключенным, пишущим автобиографию карандашом на стенах своей камеры, перегрыз себе вены, и, пользуясь кровью и пальцем, в точности воспроизвел историю, вложенную в его сознание (фотокопии 1/GS, 2/GS, 3/GS, 4/GS, 5/GS прилаг.). Опыт признать удачным. Разрешить продолжить исследования препарата серии «F», сотрудникам N-32, N-43, N-51 объявить благодарность. Все сведения об опыте F-82736 засекретить, код 28563- ОJ.

Я обвенчалась со спортом

Сейчас как раз самый подходящий момент, чтобы забиться в угол, съежиться и думать, что надо ни о чем не думать. «Температура, время, расстояние», – лихорадочно перебирала я все сошедшиеся одна к одной константы откуда-то из учебника физики, несколько лет назад открытого только в начале года – чтоб подписать имя, фамилию и класс на форзаце. Честно говоря, я понятия не имела, что это за константы такие, но слово, бредовое, непонятное и пугающее очень подходило к миру, в котором могла жить только "классическая" спортсменка в самом распространенном смысле этого слова – небедная, жилистая, несимпатичная и пустоголовая особь женского пола.

Лексикон этого типа людей, по мнению обывателей, изобилует выражениями «три подхода по двенадцать», «трапециевидная мышца», «стероиды», «травмоопасный», «допинг контроль» и любыми словосочетаниями с названиями всех видов спорта. Не могу не признать, что в чем-то они правы, хотя для меня существует только одно слово, конечно обросшее множеством понятий, названиями приемов и прочими мелочами, которые надо, естественно, не просто заучивать наизусть, а… Жить по ним, что ли? Когда я была совсем маленькой, мне казалось невозможным запомнить более двухсот слов и словосочетаний на колюче-свистящем японском. Я вставала перед зеркалом в новенькой дзюдоге и, ненавидяще глядя в свои глаза, бубнила все эти «гяку-дзюдзи-дзимэ», «кумиката», «удэ-хисиги-хара-гатамэ», «оби-отоси». Кажется, тогда я чувствовала себя несчастной.

Ведь я пришла в спорт. В дзюдо.

Мне было девять лет, и до окончания «младшего возраста» оставалось еще целых три года. Первое, чему меня научили, – это правильно падать. Я узнала, на сколько градусов отводить при падении руки, испытала амортизирующий удар ладони о татами, послушно прижимала подбородок к груди и сгибала ноги. Сухой голос тренера, всегда бывшего «по двору» дядей Левоном (по этому же знакомству меня и отдали к нему) заставлял конечности выкручиваться под немыслимыми углами, болезненно морщиться, покрывая тело новым узором синяков и плакать, баюкая где-то у тощей грудной клетки вывихнутые пальцы. Так начиналось мое осознание мира, в который я попала, и который цепко обхватил меня когтями правил, режимов, тренировок, безжалостно отрывая теплые руки соблазнов, лезущие из той, наружной жизни.

Постепенно я начала привыкать. Просыпаться, кривясь от боли, окутывающей все тело, и засыпать в автобусах, глотать слюну при виде накрытого стола, завистливо смотреть вслед встречным парочкам, коллекционировать визы в паспорте и забывать имена учителей и одноклассников, которых я и не видела толком. Городские, областные, государственные, благотворительные, континентальные, международные, показательные, частные, дружественные – что там еще можно поставить рядом со словом «соревнования»? В редкие свободные минуты я мысленно разговаривала с воображаемыми подругами – на настоящих времени не было, а в команде все улыбались друг другу, про себя желая травму потяжелее. Конкуренция. Подходящее название для самого омерзительного реалити-шоу, которое бы взялось проследить за любой группой спортсменов, заснять ссоры и прослушать закулисные разговоры. Пресловутое стеклянное крошево в пуантах у балерин покажется невинной детской шуткой.

Собрав пояса всех цветов, я переползла в юниорки, и начала замечать, что разговоры с несуществующей компанией друзей ведутся уже вслух и им отводится все больше времени из моего, прямо скажем, не самого свободного графика. Я рассказывала, как прошлым летом в Болгарии нас разместили в каком-то пансионе, где при жаре плюс сорок не было даже вентиляторов и приходилось спать с открытыми холодильниками, сунув туда ноги. А когда в Доминиканской республике, которую мало кто бы смог найти на карте, среди моих товарок прошел слух, что неподалеку водятся летучие мыши, сосущие кровь у людей, только я одна вышла вечером подышать морским воздухом на грязно-сером пляже. Мне хотелось жаловаться на 24-е место в Хорватии и гордиться четвертым результатом в общекомандном зачете в Бразилии. Я мечтала о сияющих глазах и приоткрытых ртах сидящих вокруг меня ребят, и почти чувствовала пристальный взгляд одного из них, ловящего каждое мое слово и как будто невзначай берущего меня за руку и «забывающего» ее отпускать…

В девятнадцать лет я оставалась девственницей, и любая шестиклассница знала о любви во много раз больше меня. Также, как и монашки, становящиеся невестами Христовыми, я обвенчалась со Спортом. Это был суровый жених. Это был не мой выбор. И я знала, что лет в тридцать он оставит меня старухой, выбросит на улицу, расцепив, наконец, крепкие объятия, но упорно шла к этому.

У меня не было друзей, которые могли бы задать простой вопрос: зачем мне все это? Иногда я думала, что это к лучшему, иначе, что бы я сказала? Повела бы их домой показывать дорогущий шкаф со стеклянными дверцами, на полках которого уже не умещались дипломы, кубки, значки, медали, вымпелы, флажки, грамоты? Оставила бы их ужинать, чтоб в очередной раз, тоскуя над обогащенным кальцием варевом, смотреть, как подвыпивший отец гордо подводит гостей к вместилищу десяти лет моей жизни и доверительным голосом сообщает:

– А эт-та… вот… она у нас такая!

После чего идет перечисление трофеев, стран, турниров, чемпионатов, причем папаша безбожно перевирает названия, места и время проведения, под конец запутывается и, оборвав себя на полуслове, предлагает «пропустить еще по рюмашке, исключительно за здоровье!», на что тихая мама, с немым восторгом слушавшая весь этот бред, наполняет рюмки, не забыв налить великовозрастной дитятке минералки в стакан, и все дружно чокаются и пьют за мои будущие победы. Какое счастье, что на эти семейные торжества я попадаю нечасто!

А когда мама, напевая, моет на кухне посуду, а отец устраивается перед телевизором, я закрываюсь в своей комнате и подхожу к зеркалу, тому самому, где, кажется еще совсем недавно, отражался горящий ненавистью взгляд девочки в новенькой белой дзюдоге. Я вижу грубую кожу на