Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кирино все чаще хрустел пальцами перед очередным ходом. Говорил что-то едкое и сладкое, как яд, пытался отвлечь Нико и смухлевать. Но юноша не отрывал глаз от доски и ничего не слышал. Весь его разум превратился в поле для го.
Кирино стал возмущаться и потребовал, чтобы соперник закатал рукава и встал. Не прячет ли он фишки под столом?
– Хочешь успеть подложить свои, пока я встану? – холодно спросил Нико.
Никто из двоих не поднялся.
Кирино извивался змеей, стучал ногтем по столешнице, даже насылал проклятия, бормоча их на родном языке. Но без толку. Он был полностью разгромлен шестнадцатилетним пареньком.
Прималей называют безумцами, и я подтверждаю это собственным примером. Чем, если не безумием, можно оправдать пережитое мною трид назад? Тогда не было у меня при себе ни бумаги, ни принадлежностей для письма, и часть деталей уже упущена ситом памяти.
5-й трид 994 г. от р. ч. с. На исходе второго тридня, перед самым затмением, я бродил по пустыне в поисках убежища. Это был мой первый самостоятельный поход. Теперь я называю его походом глупца. Я не стар, чтобы выжить из ума, но и не юн, чтобы не успеть ума этого набраться. Та к почему же я отправился пересекать в одиночку пустыню, едва сумев поладить с вихрями мертвецов? Отвечу со всей правдивостью: мною двигало тщеславие. Я жаждал доказать, что способен выжить в оплоте пепла, опираясь лишь на молодость, и чуть не погиб.
Мучимый усталостью и жаждой (голода я к тому времени уже не испытывал), окруженный блуждающими душами, я с трудом передвигал ноги. Слюна сделалась вязкой и такой горькой, точно я жевал полынь. Сам вкус смерти обитал у меня на губах, но засыпанные песком глаза продолжали искать спасение. Мне виделась вода на горизонте. Миражи не скупились и рисовали целые моря, а я не мог отпить от них ни глотка. На пути не встречалось скал и растений, способных укрыть от жгучих лучей. Лишь чахлый куст, добравшись до которого я рухнул на колени и принялся ломать ветки. Я не знал, переживу ли чернодень и удастся ли после найти воду. Возможно, когда-нибудь, став сильным прималем, я научусь расспрашивать о влаге сам воздух и чувствовать движение подземных рек в толще земли. Но не сейчас. Не в двадцать пять глупых лет.
Затмение настигало меня, а убежище все еще походило на рыболовную сеть: столько в нем было прорех. Тогда я зарылся в пыль, насколько мог, и принялся ждать смерти. Но вместо нее пришел некто другой. Белый силуэт проскользнул перед моими почти ослепшими глазами. Я скорее ощутил его присутствие, нежели что-то разглядел. В этот миг песок подо мной вспучился и уплотнился. Я забарахтался было, но тщетно. Серые волны оторвали меня от земли, ветки рассыпались по сторонам, и вот уже я летел над пустыней на пепельной простыне, набирая скорость, словно корабль, поймавший попутный ветер.
Силуэт позади расплылся. Не в силах бороться со страхом и недоумением, я поддался странному сну, чтобы очнуться в пещере под мерную песнь падающих капель. Подо мной был все тот же песок, неподвижный и рыхлый. Я продвинулся вперед и угодил пальцами в лужицу, полную воды. Та к я оказался спасен.
* * *
Акулий остров, хребет На-Ла-Ха
9-й трид 1019 г. от р. ч. с.
Раньше тут жили другие люди. Точно жили, хотя ма старалась об этом не говорить. Она вообще не любила слова. Лишь изредка, наевшись порченых ягод, ма пела. Грустно и крикливо, как птица, чье гнездо вместе с птенцами смыло высокой волной. Остальное время тишину заполнял шум прибоя, шелест листвы под дуновением ветра, шорохи и скрипы, стрекотание и клекот.
Цуна любила песни ма и ждала каждый год, когда поспеет на склонах гор терпкая вишня. Но следующим летом не нужно будет ее собирать: недавно ма ушла петь к рыбам – на морское дно.
– Так велит закон, – сказала она за день до этого, лежа на душистых ветках лавра в пещере.
Отблески костра играли в усталых коричневых глазах ма. Тени заострили черты лица, легли кругами вокруг век, заполнили болезненной чернотой впалые щеки.
– Какой закон? – нахмурилась Цуна, наливая в кружку отвар.
– Закон жизни, – прохрипела ма, с трудом подняв голову, чтобы попить. – Мы едим рыбу и моллюсков, ловим раков, добываем водоросли. Теперь пришла пора расплатиться с жителями большой воды.
– Нет! – выкрикнула девочка и для верности топнула ногой. – Нет! Это плохой закон! Скажи рыбам, что я не буду их больше есть! Не пой им! Пой для меня!
Она осмелела, зная, что ма слаба.
– Это не тебе решать. Однажды я не смогу жить на Акульем острове и дышать воздухом, как сейчас. Я усну и не проснусь. Тогда сбрось меня в море, но прежде привяжи ко мне большой камень. Да смотри не оставь свою ма под затмением. Если черная рыба проглотит меня, как проглатывает солнце, Большая вода не получит свой дар. Останется одна пыль. А если ты сделаешь все, как надо, я опущусь на дно и стану дышать водой. У меня появятся жабры, а кожа посинеет и начнет блестеть, словно серебро.
– Ты уже врешь, ма.
– Я не вру, я мечтаю…
– А что будет со мной, когда я совсем усну? Кто отправит меня в море? И ты не научила меня петь! Как же я расплачусь с жителями Большой воды?
– Ты хороша в другом, – непривычно мягко сказала ма. – Не бойся перестать дышать. Когда придет срок, я тебя позову. Тогда ляг в волны, и пусть они отнесут тебя от берега. Там я тебя встречу и познакомлю с нашим новым домом.
– Ма, ты вроде и правду говоришь, а вроде и нет, – неуверенно буркнула Цуна. – У тебя опять лоб горячий и глаза красные. Хочешь еще попить?
– Нет…
– Тогда давай спать.
Цуна устроилась под боком у матери, положила слабую руку себе на живот.
– Спой мне?
Обычно ма отказывала, но теперь разлепила сухие губы и хриплым, грудным голосом начала выводить текучие слова:
После того как песня закончилась, девочка еще долго молчала, смакуя послевкусие горькой тайны. Ма редко вспоминала о прежней жизни, и тем интереснее она казалась.
