– Я бодр. И выгляжу вполне неплохо.

– Помогите! – вдруг схватила меня за шею Кей. – Спасите. Спасите этого человека! Прошу вас. Спасите!

Зачем было просить о помощи для меня? Пожалуй, Кей – тоже атеистка. Однако взывает же к кому-то. Чтобы меня спасли. Чему-то молится. Я не знал, как отреагировать. Меня удивило, что есть люди, которые могут так молиться за других.

– Прошу, – говорила Кей мне в самое ухо, – сделай что-нибудь, ну, сделай же что-нибудь.

И плакала – и молилась, вся в слезах.

Вдруг я почувствовал, как во мне снова пробудилась любовь к ней. Я крепко ее обнял.

– Спасибо тебе, – сказал я.

Кей не ответила – только пуще прежнего взывала к кому-то о помощи.

– Спасите этого человека. Прошу.

Она ухватилась за меня и не отлипала.

И вдруг я почувствовал, что меня стремительно одолевает усталость. Кей показалась такой тяжелой, что я не мог устоять на ногах.

– Извини… – Я пошатнулся. – Я как-то внезапно очень сильно устал…

Ноги ослабли так, что я не мог больше обнимать Кей. Словно подкошенный, я рухнул на пол ванной. Дыхание сперло.

– Что с тобой? – тут же спросила Кей.

– Не знаю… Какая-то жуткая усталость навалилась.

– Посмотри в зеркало.

«О чем ты?» – мелькнуло у меня в голове. Было тяжко даже голову приподнять.

– Может, и тебе видно будет. Ну – посмотри в зеркало.

Что там должно быть видно? Я даже глаз толком открыть не мог. Очень хотелось лечь и не вставать.

– Смотри в зеркало.

Кей схватила меня за руку и попыталась поднять.

– Бесполезно.

– Смотри в зеркало!

С большим трудом, но я попытался поднять голову. Кей что было сил тянула меня обеими руками, чтобы я мог увидеть свое отражение.

Я приподнялся и сквозь пелену усталости посмотрел в зеркало. Оттуда на меня смотрел старик. Я вздрогнул от испуга. Это был я.

Глаза впали, щеки ввалились. Вернее даже не я, а какой-то бледно-сизый призрак.

– А-а-а, – застонал я. Но голос был тонким, и получилось нечто вроде тяжкого вздоха. – А-а-ах!..

Ползком я выбрался из ванной и лег на пол в гостиной. На большее сил уже не осталось.

Кей, словно пытаясь меня защитить, улеглась рядом. Я закрыл глаза и ощутил легкую дрожь. Страх отдавался спазмами в желудке. Мысль о смерти в угоду родителям улетучилась. Взывая к всевышнему, в душе я повторял: «Наму амида буцу, наму амида буду, наму амида буцу».[17]

Слабость отступила примерно через час.

Вернулись силы. Совсем недавно я не мог даже приподняться, а теперь невероятная энергия заструилась к самым кончикам пальцев.

Я открыл глаза, присмотрелся к рукам. От бледных и костлявых палочек, лишенных плоти, не осталось и следа – я видел свои привычные руки. Била ключом сила, не давая мне спокойно сидеть на месте.

Я медленно поднялся.

– Как ты себя чувствуешь? – с тревогой в голосе спросила Кей.

– Странно. Я опять в полном порядке. Что, лицо по-прежнему ужасное?

Кей кивнула.

– Сам я уже этого не ощущаю. Хочется бегать.

В глазах Кей застыл ужас. И было от чего. Я похож на призрак, и при этом хочу бегать. Без сомнения, меня поддерживает какая-то сила – видимо, из мира отца и матери.

– Что же нам делать? – Кей смотрела на меня с мольбой.

– Если тебе не страшно, побудь со мной.

– Брось нести чепуху.

– Угу.

Она была права. Я стеснялся человека, который меня обнимал, молился, лежал рядом со мной на полу. Однако я помнил, как в зеркале отражались моя бледность, мое истощенное лицо – и с восхищением понимал, чего ей стоит без отвращения быть рядом, обнимать меня. Мужчину на пятнадцать лет себя старше. Будь я на месте Кей, наверняка бы выскочил отсюда с истошным воплем. Другое дело, если бы нас связывали долгие годы совместной жизни. А тут – знакомы без году неделя, но как же она беспокоится обо мне. От всей души. Такое ощущение, будто меня переспорили. Я был слишком плохого мнения о людях. И о женщинах в том числе.

– Спасибо, – сказал я. Однако на Кей не смотрел. По правде говоря, я должен был сейчас ей улыбнуться и в следующий миг заключить в объятия, но если я с таким лицом буду еще и улыбаться, пожалуй, ей станет еще противнее.

– Что-то есть хочется…

– Сейчас что-нибудь приготовлю.

Кей поднялась и пошла на кухню.

Я был полон сил настолько, что готовкой хотел заняться сам, но решил, что к подруге сейчас лучше не приближаться.

Пообедав, мы пили кофе. Пробило два часа. Все это время мы вели самые разные беседы.

Кей считала, что жизнь сценариста должна проходить интересней. Есть и такие, отвечал я, но в целом писательство требует одиночества. У американца Пола Теру есть один рассказ о лондонских коллегах: при всей их кажущейся светскости каждый из них по отдельности настолько одинок – до комизма. Я не насмехаюсь над одиночеством, к тому же мне совсем не в тягость быть одному.

– Правда? – спросила Кей.

– Но я хочу, чтобы ты была рядом. Я тебе этим так обязан.

Да, так и есть. Хотя на самом деле не такой я и стойкий перед одиночеством. Избавился от пут семьи, мечтал, чтобы меня оставили в покое, а, расставшись, только ослаб. Я не отдавал себе в этом отчета, но, возможно, это мое одиночество подняло отца и мать из могилы.

Когда разговор коснулся родителей, кофейные чашки уже были пусты.

Кей умолкла.

Я тоже. Все это время размышлял, как мне быть. Говорил на другие темы, а сам пытался найти выход из тупика.

На дороге раздался долгий визг тормозов – будто кто-то пронзительно завопил. Я поднял глаза, ожидая неминуемого столкновения. Повернула голову и Кей.

Но до удара дело не дошло, и вновь привычно зашуршали шины.

– Сегодня вечером…

– Что?

– … хочу съездить еще раз.

– Ты умрешь.

– Так или иначе.

– Думаешь?

– Ты видишь, что эта рука исхудала, а я этого не вижу. Думаешь, если я перестану ездить, на этом все закончится?

– Повремени, а? Ты ослаб. Продолжайся так, тебе – конец.

– Нет, не годится. Иначе отец с матерью не смогут спокойно вернуться в тот мир. Мне так кажется. Я не хочу вот так их бросить. Они – хорошие.