— Vraiment? [Право?] — сказала княжна Марья,глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. — «Мне бы легчебыло, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую.И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легчестало. Он мне подал бы совет!»

— Пошли бы вы за него замуж? — спросил Пьер.

— Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что япошла бы за всякого, — вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе,сказала княжна Марья. — Ах, как тяжело бывает любить человека близкого ичувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для негосделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно —уйти, а куда мне уйти?…

— Что вы, что с вами, княжна?

Но княжна, не договорив, заплакала.

— Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайтеменя, забудьте, что я вам сказала.

Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченнорасспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но онатолько повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит,что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает — горя отом, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.

— Слышали ли вы про Ростовых? — спросила она,чтобы переменить разговор. — Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тожежду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.

— А как он смотрит теперь на это дело? —спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.

— Но что же делать? До года остается тольконесколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата отпервых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею.Вы их давно знаете, — сказала княжна Марья, — скажите мне, положа руку насердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всюправду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это противволи отца, что я бы желала знать…

Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этихоговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалосьнедоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось,чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скореечувствовал, чем думал.

— Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, —сказал он, покраснев, сам не зная от чего. — Я решительно не знаю, что это задевушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я незнаю: вот всё, что можно про нее сказать. — Княжна Марья вздохнула и выражениеее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».

— Умна она? — спросила княжна Марья. Пьерзадумался.

— Я думаю нет, — сказал он, — а впрочем да.Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. —Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.

— Ах, я так желаю любить ее! Вы ей этоскажите, ежели увидите ее прежде меня.

— Я слышал, что они на днях будут, — сказалПьер.

Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том,как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой ипостарается приучить к ней старого князя.

Женитьба на богатой невесте в Петербурге неудалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находилсяв нерешительности между двумя самыми богатыми невестами — Жюли и княжнойМарьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась емупривлекательнее Жюли, ему почему-то неловко было ухаживать за Болконской. Впоследнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попыткизаговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушалаего.

Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ейсвойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.

Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев,она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, чтоона не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем былапрежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во-первых она стала оченьбогатой невестой, а во-вторых то, что чем старее она становилась, тем она былабезопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, непринимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами иоживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назадпобоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17-ти-летняя барышня, чтобы некомпрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день иобращался с ней не как с барышней-невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.

Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самымприятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день уКарагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12-мчасу ночи и засиживающихся до 3-го часу. Не было бала, гулянья, театра, которыйбы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это,Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни вдружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там.Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, какбудто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничегоподобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она дажеверила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ейвеселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время.Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроениюхозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственнымииграми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторыемолодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическоенастроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные иуединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы,исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.

Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела оего раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которыеона могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свойальбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vossombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельскиедеревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию. ]

В другом месте он нарисовал гробницу инаписал:

«La mort est secourable et la mort esttranquille