– Нет.

– Слава Богу! – Он облегченно вздохнул. – Тогда это будет скорее формальность. Мы уладим это потом. Что же до ваших последних слов, то – я их не слышал, вот что я вам скажу. Было бы очень печально, если бы каждый нервный срыв ценного работника задевал… мог бы меня задеть. Это было бы мне плохой аттестацией – значит, я зря занимаю это место! – стукнул он кулаком по столу. – Вы не верите в мое дружелюбие. И в самом деле – чего ради мне вас любить? За что? Мы почти незнакомы, и вообще… – Он развел руками. – Но это не так. Внимательно следите за тем, что я скажу: я не только чиновник, отвратительный бюрократ, зарывшийся в эти бумаги. – Он врезал по ним кулаком: они заходили волнами, зашелестели. – Я, и это прежде всего, – конечная станция, я – тот порт, из которого наши лучшие люди выходят – туда. Ну, и не мне говорить вам, избранному для Особой Миссии, что их там ждет… Итак, хотя я вас, понятно, не знаю, хотя мы не встречались частным образом, все же я знаю, верю, основываясь на этом избрании (ведь Миссию не поручат кому попало), что вы заслуживаете уважения, доверия, доброжелательности, тем более что не по личным причинам вы будете на неизвестное время этого лишены, мало того – подвержены смертельным опасностям… Да я был бы последней канальей, если бы, зная все это, не старался по мере сил помочь вам – не только по части профессиональных, служебных обязанностей, но и в любом отношении, в любом вопросе! Вас возмущает, что я не помню содержания инструкции? Может, и справедливо. Память у меня (независимо от массы дел, которыми я завален) и впрямь никудышная. Но начальники, надо думать, за это на меня не в обиде – ведь в нашем деле нехорошо помнить слишком много. Допустим, вы отправились с Миссией, а я, совершенно случайно, во сне, по рассеянности, по ошибке, выболтал какую-нибудь подробность, казалось бы, пустяковую, которая, будучи передана по тайным каналам туда, приведет к вашей гибели. Гибели, вы понимаете?! Так не лучше ли, чтобы я, вместо того чтобы неустанно следить за собой (что я и так делаю), и в самом деле раз навсегда обо всем забыл?! Ведь, вы уж простите, не каждый, в конце концов, теряет столь важную, столь первостепенную вещь, как инструкция, и вряд ли можно требовать, чтобы я заранее готовился к этому… Итак, прошу на меня не обижаться. Дисциплинарное расследование мы начнем; это само по себе, а вам надо прежде всего избавиться от необоснованных подозрений…

– Хорошо, – сказал я, – я вас понимаю. Во всяком случае, стараюсь понять. Но что же с инструкцией? Ведь где-то должны быть оригиналы!

– Безусловно! – ответил он, привычным жестом отбрасывая со лба светлые пряди. – Безусловно, они существуют – в сейфе у главнокомандующего. Но чтобы до них добраться, нужно специальное разрешение – вам, надеюсь, понятно. На месте этого уладить нельзя. Долго ждать не придется, – поспешно добавил он, словно желая рассеять мою тревогу.

– А это мне можно оставить – то есть вручить вам? – спросил я, кладя на стол папку, которую вытащил из своих бумаг.

– Что это?

– Я же вам говорил. Папка, которую мне подложили.

– Вы опять за свое! – Он покачал головой. – Кто знает, – пробормотал он себе под нос, – не должен ли я направить вас в Медицинский отдел…

С этими словами он развязал тесемки и бросил взгляд на оба лежавших сверху, сшитых белой ниткой листа. С минуту он разглядывал их с особым выражением на лице.

– Пфи… пфи… – фыркнул он и поднял на меня светлые глаза. – Вы разрешите мне на минутку выйти? Буквально на четверть минуты…

Я не стал возражать, тем более что он забирал компрометирующий меня документ. Он вышел в соседнюю комнату, даже не закрыв дверь; я слышал, как он двигает стул, затем наступила тишина, нарушаемая лишь еле слышным поскрипываньем. Я встал и медленно подошел к приоткрытой двери.

Эрмс сидел спиной ко мне, за маленьким письменным столом, на котором горела настольная лампа, и с величайшей сосредоточенностью водил карандашом по чистому листу, срисовывая с моего листа, лежавшего тут же, план Здания. Не веря своим глазам, я переступил через порог. Пол заскрипел. Эрмс обернулся, увидел меня в дверях – и дрожь, пробежавшая по его лицу, разлилась в добродушную улыбку.

– Готово, – сказал он, вставая. – Я не хотел показаться невежливым и делать что-то при вас – вот почему…

Срисованный план он с какой-то показной небрежностью бросил на стол; скользнув по гладкой столешнице, тот застыл на самом ее конце, свешиваясь над полом; Эрмс направился ко мне с оригиналом в руках.

– Но ведь это должно было остаться у вас, – пробормотал я, все еще не зная, как понимать увиденное.

– А что бы я с этой находкой делал? Сдайте ее в Секцию поступлений Журнала входящей и исходящей корреспонденции – все равно вам туда идти, чтобы запротоколировать утерю инструкции. Если бы не требовалось ваше присутствие, я, конечно, все уладил бы сам…

Мы вернулись в кабинет и уселись друг против друга.

– А что же с оригиналом инструкции? Мне теперь ждать окончания дисциплинарного расследования? – заговорил я первым и, не дожидаясь ответа, тем же самым тоном, неожиданно для себя, добавил: – Зачем вы срисовывали план?

– Срисовывал? – Эрмс тряхнул головой, улыбаясь. – Вам почудилось. Я хотел проверить его подлинность, сравнив с настоящим. А то, знаете, кружит масса фальшивок…

«Неправда! Я хорошо видел! Вы срисовывали!» – хотел я крикнуть, но произнес лишь:

– Ах вот как? И что – подлинный?

– Собственно, я не должен этого говорить, ну да уж ладно… – Он с плутовской улыбочкой перегнулся через стол. – Есть подлинные фрагменты, но второе и третье крылья не сходятся… только держите это, пожалуйста, при себе, ладно?

– Ну конечно! – ответил я, собираясь уже уйти, как вдруг вспомнил, что он обещал мне обеденные талоны.

Он начал искать их, быстро похлопывая себя по карманам и отпуская язвительные замечания по собственному адресу.

– Куда же я их, черт побери… Что за голова, что за голова! – повторял он тихо и яростно, выбрасывая из карманов на стол всякие мелочи; я заметил, что и у него был маленький – должно быть, с пляжа – камушек в крапинку…

Я стоял, держась за спинку стула, и смотрел на него. Правду он говорил или нет? Но я же видел своими глазами: он не сравнивал мой план с другим, а срисовывал. В этом я мог поклясться! Что я должен был о нем думать? Почему он копировал тайный план?

Начальник Отдела инструкций, который одновременно работает на… Глупость! Чепуха! Я и так слишком уж часто выходил за границы разумной подозрительности: разве не соприкасалась с душевным расстройством комедия, которую я сыграл перед самим собой у адмирадьера, приняв обычный сон старца после трудов праведных, старческие уродства, наконец, шоколадные обертки – за протянутые ко мне лапы всеведущей сверх всякого вероятия мафии? Но ведь он действительно срисовывал план, который, как он сам же сказал, не имел с его Отделом ничего общего, который он был не вправе даже взять у меня… Но тогда почему он не закрыл дверь? Неужели, выдавая себя в мои руки, он был так уверен, что я не пойму, в чем дело, что с моей стороны ему ничего не грозит, что я такой уж наивный глупец? Это было бы рискованно, разве что…