что поскольку существует много видов собственности, то возможно допустить и такую собственность, которая подлежит только человеческому суду и притом суду принудительному; что встречается и в прочих видах права.

2. Таково ведь до известной степени и право объявлять завещания ничтожными ввиду несоблюдения какой-нибудь торжественной формальности, предписанной внутригосударственным правом. Наиболее убедительно то мнение, что наследство, оставленное в силу такого завещания, может быть добросовестно удержано без нарушения уважения к покойному, пока не будет оспорено (Сото, «О справедливости и праве», кн. IV, спорн. вопр. 4, ст. 3; Лессий, кн. II, гл. XIV, спорн. вопр. 3).

Почти не отличается собственность того, кто является недобросовестным владельцем в силу давности по внутригосударственным законам; ибо и такое владение гражданский суд охраняет как собственность. С помощью соответствующего различения без труда разрешается казус, предложенный Аристотелем в «Софистических опровержениях» (кн. II, гл. 5): «Разве это не есть право каждого, чтобы ему принадлежало свое? Но то, что решит судья по внутреннему убеждению, даже если ошибочно, признано законом. Следовательно, одно и то же и есть, и не есть право».

3. В нашем вопросе нельзя привести никакого основания, почему бы народы имели в виду нечто иное, а не внешнее ограничение. Ибо возможность требовать выдачи раба, принудить его, даже заковать в цепи, а стало быть, и овладеть его имуществом достаточна для того, чтобы победители предпочли сохранить жизнь пленнику. Если же они столь кровожадны, что не соблазнятся такими выгодами, то на них, конечно, не окажут воздействия никакие обязательства, налагаемые совестью. Коль скоро они все же сочли бы для себя указанные обязательства совершенно необходимыми, то они могли бы потребовать ручательства или клятвы[1333].

4. Таким образом, к закону, постановленному не в силу естественной справедливости, но лишь во избежание возможного большего зла, не следует применять необдуманно толкование, вследствие которого признается преступным действие, в других случаях признаваемое дозволенным. Юрист Флорентин пишет: «Не важно, как пленный вернулся из плена – был ли он отпущен, либо силой или хитростью избавился от власти врагов» (L. Nihil. D. de capt).

Дело в том, что право в отношении пленных настолько же есть право, насколько в ином смысле оно зачастую есть и правонарушение; и так его характеризует юрист Павел (L. postliminium est ius, in princ. eod. tit.). Оно является правом в части последствий и представляет собой правонарушение, поскольку имеется в виду внутренний смысл самого деяния.

Отсюда явствует, что если лицо, взятое в плен в несправедливой войне, попадет во власть неприятеля, то оно не запятнает души своей преступным воровством, коль скоро скроет свое имущество или получит в виде платы за свой труд[1334] то, что ему по справедливости причитается, но свыше необходимого для пропитания, поскольку такое лицо ни от своего имени, ни от имени государства не должно ничего своему господину или его предшественнику. Не имеет значения здесь то обстоятельство, что бегство пленного и обнаруженное сокрытие им имущества обыкновенно влекут тяжкое наказание. Ибо к подобным мерам, как и ко многому другому, люди могущественные прибегают не потому, что это справедливо, но потому, что это им выгодно (Баньес, на II, II, вопр. 40).

5. Некоторые каноны[1335] воспрещают побуждать раба оставить службу своему господину (С. si quis servum 17, q. 4 et с. seq.). Если отнести такое воспрещение к рабам, несущим заслуженное наказание или обязавшимся в силу добровольного соглашения, то это есть правило справедливости; если же его отнести к тем, кто взят в плен в несправедливой войне, или же к тем, кто родился от пленных, то оно означает, что христиане должны подавать христианам скорее пример терпения, нежели чего-либо такого, что, хотя и дозволено, но может восстановить против них лиц, чуждых христианству, или вообще колеблющихся.

Сходным образом можно истолковать увещания апостолов, обращенные к рабам, поскольку они, по-видимому, требуют большего повиновения от рабов, пока последние состоят в услужении у своих господ. Это согласуется с естественной справедливостью, ибо пропитание и услуги находятся во взаимном соответствии.

VII. Или оказывать сопротивление господину?

Впрочем, я нахожу правильным суждение тех богословов, которых я начал излагать, о том, что раб не может, не нарушая долга справедливости, противиться господину, пользующемуся этим внешним правом.

Между таким положением и высказанным нами существует большая разница. Внешнее право, которое не только состоит в одной безнаказанности действия, но и обеспечено судебной защитой, будет бесполезным, если останется в силе право сопротивления господину. Ибо коль скоро дозволено противиться силой господину, то будет дозволено также сопротивляться должностному лицу, охраняющему права господина; а между тем должностное лицо в силу права народов должно охранять собственность господина и пользование ею. Право это, следовательно, аналогично тому, которым мы наделили в другом месте высшие органы власти в каждом государстве, так что сопротивление им есть по совести дело недозволенное и нечестивое. Оттого и Августин объединяет то и другое, говоря: «Народ в такой же мере должен выносить государей, как и рабы их господ, с тем, чтобы временные страдания служили упражнением в терпении в надежде на приобретение вечных благ».

VIII. Право это соблюдается не у всех народов и не всегда

Но необходимо учитывать, что изложенное право народов о пленных соблюдалось не всегда и не всеми народами, хотя римские юристы и высказываются в общей форме, обозначая значительнейшую часть именем целого. Так, у евреев[1336], которые были отделены их особыми установлениями от общения с прочими народами, рабам было открыто убежище, то есть, как правильно замечают толкователи, тем, которых постигло соответствующее бедствие без всякой вины с их стороны (Второзаконие, XXIII, 15).

Тут может показаться, что в этом – источник права, в силу которого на французской территории рабам предоставляется возможность притязать на освобождение (Боден, «О государстве», кн. I, гл. 5); однако мы видим, что такое право в наши дни дано не только военнопленным, но и всем прочим рабам.

IX. Оно не соблюдается ныне среди христиан; что его заменяет

1. Христианские[1337] народы вообще согласны в том, чтобы в случае возникновения между ними войны не обращать пленных в рабство, то есть не продавать их, не принуждать их работать и переносить все иное, что свойственно рабам (Бартол, на L. hostes. D. de capt.; Коваррувиас, на С. peccatum, р. II, § 11, № 6; Витториа, «О праве войны», № 42; Боерий, «Решения», 178; Сильвестр, на слово «война», ч. I, № 1). Конечно, это разумно, так как наставником всякой любви христиане были правильно научены или должны были быть научены не заменять удержания от убийства несчастных людей проявлением хотя и меньшей, но все же жестокости.

И это передавалось от предков к потомкам, как пишет Григора[1338] (кн. IV), сначала среди исповедовавших одну веру, а затем стало свойственным не только подданным