– Что, жара? – Ответил он вопросом на вопрос.

– Не то слово, – ответила она и присела наглым образом на самый краешек стола, – сегодня девять дней как этот чудик под трамвай попал, отмечать будем?

В ее словах совсем не было сожаления, – подумал я, – мне кажется, с таким же выражением лица зачитывают приговор в суде. И зачем я тебя придумал? Суку такую.

– Давай помянем, – устало произнес директор и достал из бара бутылку вискаря.

– Фу, меня сейчас стошнит, – сказала она и поморщилась, – в такую жару пить теплое спиртное, это не для меня. А вы читали его наработки на следующие ночи?

– Нет, – устало сказал директор, – мне хватило прослушанных эфиров.

– Вот, – она бросила на стол мою тетрадь и усмехнулась, – здесь он делал записи, для своих дурацких программ.

Директор аккуратно пододвинул к себе тетрадь и начал торжественно зачитывать мои заметки:

В понедельник, многие начинают новую жизнь. Ну, или пытаются. Сухарев же, в этот понедельник, решил начать свой дневник. Решение далось не просто. Ни то что – бы весть о конце света была ему нова? Нет, скорее он решил планомерно подготовиться к нему, избежав всеобщей истерии. Жизнь у Сухарева дала трещину несколько недель назад. Приехали теща, и по прогнозам, кажется надолго. Достав из закромов толстую амбарную тетрадь, он ловко пристроился на стиральной машинке и начал изливать душу. Свежи излитое предназначалось, по задумкам самого Сухарева, тому немногочисленному человечеству, что перешагнув злополучное двадцать первое декабря, впитает его чтиво и …как некое культурное наследие… как оттиск в камнях времени… в вечность… в вечность… в вечность….

Ну… или кому ни будь.

– А это дневник? – непонимающе спросил он и отхлебнул виски.

– Скорее да, чем нет, – скупо ответила она, – Впрочем, обратимся к первоисточнику.

Директор еще отпил, покряхтел и продолжил чтение вслух…

Теперь все говорят, «На самом деле». Я так не говорю. Я говорю, «епа сыч», вот так я говорю… на самом деле! Вчера вечером закрылся в ванной, решил начать писать дневник. Включил воду, что бы мыслей неслышно было. Под дверью кто – то дышит, шебуршит, живет – одним словом. Думал кот.

– А кто это у нас в одиннадцать часов мыться нарезался? – затейливо так, спрашивает, мать ее. Теща по – нашему. Пришлось напиться. Вышел во двор, свежо, минус восемнадцать, маршрутки тянутся с обкаканными попками. В воздухи легкий запах придури. Поехал в гараж. Э —эх, займи но выпей! И… Джокович еще, слесарь сантехник наш, то ли болгарин то ли серб. Пес с ним, главное пьет как русский.

– От чего, говорит, – вы мосье Сухарев так состоятельны ноне? – вопрошает интеллигентный Джокович, после пятой конфетки и шестнадцатой баночки «из под… сырка» При чем, в его лексиконной транскрипции, слово «сырка», следовало произносить с проглатыванием буквы «Р». вот так, – СЫЙКА.

– Милостивый мой сударь, – отвечаю галантно и неторопливо, – я же в супермаркеты, епа сыч, со своими пакетами хожу… экономия.

Сели с Джоковичем в автобус ………… стоим. Очень интеллигентно стоим. Он меня за шею поддерживает, я его ниже поясницы.

Он одобрительно машет головой. До конца света остается двадцать дней….епа сыч!

У всех мужиков одно на уме, все мужики сволочи, а кто не сволочи, с теми скучно, – утвердительно заявляет мать ее. Теща по – нашему. Пришлось напиться. Нет, ни то что бы я был в полной оппозиции через конфронтацию. Через призму шероховатости… так сказать, епа сыч! Мы же, целый пласт… Достоевский, Тургенев, Толстой, Пушкин еще… мать его. Просто, я же часть менталитета. Епа сыч! Джокович, как знаток тонких материй, после второй конфетки и шестой «из под СЫЙКА» подытожил.

– Мудаки все!

– И я.

– И ты.

Интеллигентная беседа зашла в тупик. Пришлось бить по лицу.

До конца света остается девятнадцать дней!

Все сантехники очень сексуальны. Так раньше утверждал Джокович. Теперь, после встречи с роковой любовью из 56 квартиры, он говорит другое. Теперь Джокович говорит, – художника обидеть просто. Достаточно прийти мужу и выкинуть тебя с четвертого этажа, вместе с разводным ключом, вантузом, семейными трусами и утвердительной решимостью в своей правоте. Пришлось напиться…..

…..молча……

– Мудаки все, – тихо констатировал Джокович.

– Точно, – согласился я.

– И я.

– И ты.

…согласились… выпили….посмотрели на звезды. Джокович показал мне большую медведицу.

– Не знал, не знал, – удивительно качаю головой, – думал это бабушкин черпак.

– Век живи, век учись… дураком помрешь, – подытожил Джокович, – бабушкин черпак, это то что поменьше.

До конца света остается восемнадцать дней!

Пошел снег

Со слов нашей дворничихи Лилии Анатольевны, – схерли епта тр.… еть к той бабушке. Что в переводе на нормативную лексику значит, – кто набросал, тот пусть и убирает. Я согласен с такой концепцией мироздания, епа сыч. Коллега Лилии Анатольевны по ремеслу, гастарбайтер – пуштун из поднебесной, – нет. Увидев снег, уныло пропел, – и вот же сука, – и… убил несколько снежинок с лету.

Пришлось напиться.

За неимением, по утрате «из под СЫЙКА» пришлось ввести новую тару. Способствовал друг из поднебесной. Баночка была вместительная, желтенькая с драконами и иероглифами. Анатольевна выудила версию, – это из под китайских носков или пинпонговых шариков!

– Кто будет присылать из Китая пинпонговые шарики? – недоверчиво опроверг версию Джокович, – совершенно очевидно, что это из под мотылькового тихохода.

…согласились… выпили… Джокович показал мне мотылькового тихохода.

– А я думал это Бзык, – сказал я, – так у нас в деревне крупных зеленых мух именовали.

– Бзык, это в мультике про спасателей и кота толстопуза, – парировал Джокович.

– Бзик, бзик, бзик —радостно защебетал гастарбайтер из поднебесной, показывая на желтую баночку.

– Ну вот, – весело произнесла Лилия Анатольевна, – мотыльковый так мотыльковый, и выпила первой.

Скорая приехала быстро. Оказалось, баночка из под отравы для тараканов. Китайской. А что нынче не китайское?

Банку отмыли. Анатольевну увезли.

Шел снег.

Епа сыч…

До конца света остается семнадцать дней.

Лилия Анатольевна метет двор. Мы с Джоковичем весь день пытаемся оценить все то, что незамысловато наросло у нее ниже поясницы….. не впечатлило!