Потом они незаметно оказались на высоком ложе, устланном дорогими коврами и мягкими шкурами. Руфь сбросила с себя свои одеяния и оказалась перед Соломоном обнаженной – только орнамент на теле, подчеркивающий и без того пышные формы моавитянки.

И казалось, что так и должно быть, что ничего не может быть важнее в данную минуту, чем желать эту женщину и получать вожделенный плод. Соломон ответил ее объятиям, его объял огонь, заставивший забыть обо всем, что творилось вокруг.

А тем временем изумленные люди взирали на происходящее с далеких холмов. Утомленные дневным трудом ремесленники и землепашцы, отцы и матери видели костры и слышали трубные звуки и шум, производимые на Храмовой горе. Затем недоумение людей сменилось любопытством, и они стали толпами стекаться к тому месту, где происходило нечто невиданное.

Сначала стражники, чьи лица были скрыты за масками зверей и птиц, сдерживали напор зевак и желающих поучаствовать в церемонии. Но как только стало известно, что самая главная жертва в знак совершения брака Эла и Ашеры принесена – Соломон и Руфь сошлись на своем ложе, – путь был открыт. Мужчины и женщины бросились к чанам с вином. Они пили из рук, хлебали ртом, запуская голову прямо в сосуд. Воодушевленные зрелищем и бесплатным угощением, под наркотическим влиянием напитка, огня и ритмичных звуков, они каким-то чудом поняли, что здесь и сегодня никаких запретов – нет. Низменные страсти, развратные наклонности, богохульные речи – все было здесь.

Женщины обнажали свои груди и чресла и сами подставляли пьяные губы незнакомым мужчинам. Те без разбору валили на циновки и ковры девиц и женщин – и дико, торопливо, словно животные, совокуплялись.

Никто не заметил, как на одну из высоких точек рядом с идолами, на огромный стол, где по странной случайности все еще стояли яства и вино, предназначенные богам, взобрался седовласый человек с белой, как соль Мертвого моря, бородой. В руке его был дорожный посох, заплечный мешок, чтобы тот не мешал, он бросил – сам уже и не помнил где. Он воздел к небу руки и закричал:

– Остановитесь, люди! Как можете вы у стен Храма совершать грехи ваши! Посмотрите на себя! Вы же не люди! Вы – стадо! Не пейте вина из этих чаш, не поддавайтесь разнузданным чарам этих пустых статуй! Это ли боги? Грязные уродливые истуканы! Он повернулся к идолам и плюнул в их сомкнутые в прямую упрямую линию рты.

Но лишь некоторые услышали голос говорившего – Ницана. Как и все, увидев огни на Храмовой горе, он и его собратья почувствовали неладное: ибо по еврейскому календарю не время было для праздников и гуляний. Когда он явился сюда, то понял, что страшная оргия творится вокруг, оргия, противоречащая устоям семейного счастья и благополучия, идеалам чистоты и непорочности, уважения к человеческому телу. Чья-то преступная воля нарочно и коварно извлекла из каждого пришедшего к смрадным кострам то, что он смирял молитвой как чуждое мирному и гармоничному существованию в боге. Для Ницана это был позор: с болью и отвращением видел он, как люди собственноручно разрушают то, что создавалось годами – религиозные устои монотеистической веры, объединяющей израильтян под эгидой Яхве. И самое горькое, что примером для подобного поведения был сам Соломон – обладающий моавитянкой прямо здесь, на глазах у озверевших, потерявших человеческий облик горожан.

Недолго говорил Ницан. Стражники схватили его. Они не знали как поступить со стариком: надо бы было узнать волю Соломона, но сейчас это было невозможно. Поэтому Ницана бросили в темницу – дожидаться своей участи. Здесь и встретились спустя некоторое время Ницан и Эвимелех.

В доме гончара Ноаха поселился траур. Мастерская была закрыта. После того как тела умерших сыновей Неарама и Нехама были перенесены в семейную усыпальницу, Hoax уединился на кровле своего дома. Он не видел того, что творится внизу. Он глядел поверх домов и деревьев, в небо. Ему вспомнилось, как совсем недавно, когда он спал здесь, на крыше, отдыхая от дневного зноя, посреди ночи он увидел зарево над Храмовой горой, какие-то яркие огни горели там и, словно бы сами собой, перемещались в темноте ночи и дали. Это зрелище было так неожиданно для внезапно проснувшегося Ноаха, что впечатление от увиденного было каким-то щемяще неприятным, что-то больно кольнуло Ноаха в сердце. Как будто тягостное предчувствие промелькнуло в душе гончара. Тогда он отогнал навязчивые грустные мысли, перевернулся на другой бок и снова заснул. Ему приснилась жена, молодая, свежая, красивая – совсем такая, какой он встретил ее много лет назад. Она улыбалась ему, звала пойти за нею, чтобы показать, как хорошо она теперь живет, как спокойно ей здесь и светло. Но Hoax отказался идти за нею, звал ее остаться с ним, просил дать совет, как примирить их общих сыновей. Но она ответила, что за них он может быть спокоен, скоро все их споры прекратятся и ненависть друг к другу рассеется. Уже уходя от него, плавно ускользая вдаль, она помахала ему рукой, а потом вдруг погрозила пальцем, как, бывало, делала, если Неарам и Нехам шалили и не слушались. Она ускользала, и вот он уже не мог разглядеть ее лица. А потом и вовсе стала маленькой точкой – и исчезла. Больше снов в ту ночь не было.

Под утро Hoax проснулся снова. И стал думать.

Hoax надеялся, что мудрость Соломона выведет его семью из темного состояния: вражда сыновей доходила до предела, запредельным было и напряжение душевных сил Ноаха. Радостным предзнаменованием показалось ему то, что Янив, живущий по соседству, согласился отдать за непутевого и робкого Неарама свою прелестную сестру. Еще более обрадовался Hoax, услышав слова Соломона. Они показались ему чрезвычайно дальновидными и дельными. Кто же мог подумать, что чужая любовная история может так пагубно повлиять на исход дела? Кто же мог подумать, что злой рок так распорядится судьбами его и детей? Значит, вот что имела в виду гостья из того сна: теперь мать соединилась со своими детьми, оставив Ноаху только младшего – Нирита. Теперь их двое на этом свете, хранящих память о семейном очаге Ноаха и его жены. Теперь только Hoax помнит юную Нирэль, как ждали они своих детей, в каких муках появлялись на свет сыновья. Только Нирит помнит стареющую нежную мать и видит, как трудно даются отцу поединки со все поглощающим временем и наступающей старостью, а теперь вот – горе… И только он может подарить Ноаху наследника.

Hoax снова вернулся мыслями в тот день и час, когда увидел сыновей распростертыми на траве во дворе дома. Теперь уже странным показалось ему, что именно Эвимелех мог стать причиной их гибели. Он хорошо знал Иакова и Минуху, поэтому странно было, что их сын оказался убийцей. А впрочем, ведь он не родной их сын… Кто знает? Кто знает, что в душе у этого человека, посмевшего любить свою названую сестру любовью мужчины? Уже это необычно, значит, и другие тайны могли храниться в сердце подкидыша?

«А что, если это не он? Если глиняная птица и пастушья дубинка случайно оказались рядом с Неарамом и Нехамом? Мало ли что? А впрочем, – все это пустое, все выдумки. Очевидно, что у Эвимелеха были причины совершить злодейство. К тому же рассказывают, что и он был у Соломона, и тот отказал ему в помощи. Вот и обозлился он… Как иронична бывает судьба человека. Мы оба были у царя, я ликовал, я думал, что наконец-то все мои беды уйдут, дети помирятся и повзрослеют. Эвимелех тоже там был и, наверное, не очень-то был обрадован тем, что услышал от Соломона, ведь и несчастный пастух ждал мудрого совета. А исход один – горе… Сыновья – в земной юдоли, тяжелый камень скрывает их от дневного света и суеты человеческого мира. А убийца – в каменной темнице, гниет от сырости среди мокриц и прочей нечисти. Справедливо ли это? Кто знает…