– О-о-ль… прости засранца, а? Я не хотел тебя обидеть.

Вздрогнув, она разворачивается ко мне и обжигает злым неприязненным взглядом:

– Русин, иди, куда шел!

– Оль, ну правда… давай мириться, а?

– Не смей ко мне больше подходить. Ты в последнее время зазнался, ведешь себя так, словно вокруг тебя земля вертится.

– Не придумывай, Оль. Я виноват, но в тебе ведь тоже сейчас говорит обида.

Вместо ответа перед моим лицом демонстративно встряхивают одеялом, обдав облаком пыли и мелких песчинок.

– Пошел к черту!

Староста перекидывает одеяло на плечо и удаляется, гордо задрав подбородок. Группа искоса наблюдает за нами, но все упорно делают вид, что не замечают разборок. Ну… собственно говоря, мне и не за что особо перед Ольгой извиняться. Кроме как за свой идиотский смех, конечно. В конце концов, это не я к ней среди ночи в палатку беспардонно приперся с недвусмысленными целями. Но, кажется, все вокруг уже в курсе ночного «инцидента», так что, как настоящий джентльмен, я должен теперь спасти гордость девушки: изобразить глубокое раскаяние и дать старосте оставить последнее слово за собой. Возвращаюсь к костру, плюхаюсь на бревно рядом с Колькой, получаю в руки алюминиевую вилку и миску с макаронами по-флотски.

– Послала меня к черту… – говорю ему громко, чтобы и остальные услышали. – Не хочет мириться…

Тяжело вздохнув для вида, принимаюсь за еду. Народ ехидно переглядывается за моей спиной и вскоре возвращается к своим делам. Кто-то уже скатывает палатки, кто-то собирает рюкзак, остальные, услышав о том, что вода теплая, отправляются на берег купаться.

– Ну, теперь твоя очередь, Ромео, – тихо говорю я Кольке, – иди, вручи девушке цветы, ей будет приятно.

– Думаешь, пора?

Колька отставляет в сторону пустую миску, с сомнением смотрит на кувшинки, сложенные в котелке с водой.

– Пора, пора. А то и кувшинки завянут, и у девушки настроение пройдет. Сейчас будет в самый раз.

С Олиным настроением я попал в точку. Получив цветы от смущенного Кольки, она удивленно распахивает глаза, а потом благодарно улыбается парню. В мою сторону прилетает девичий взгляд, преисполненный мстительного торжества. А я… снова тяжело вздыхаю на публику. Да, не достоин я, подлец, такой хорошей девушки. Вот уже и шустрые конкуренты обошли меня. Подхватываю Колькину миску и с грустным видом отправляюсь мыть посуду. «Зрители» впечатлены финальной сценой, мне даже достается от девчонок пара сочувственных взглядов. Вот и славно, будем считать, что справедливость восторжествовала.

После обеда, вдоволь накупавшись и позагорав на жарком июльском солнце, мы отправляемся в обратный путь. Дорога не ближняя – пешком добираться до Можайска часа два, но здесь нам крупно везет – в ту сторону с базы отправляется старая, дребезжащая полуторка, и мы больше половины пути проделываем в открытом кузове машины. Колька, как верный рыцарь, не отстает теперь от Ольги ни на шаг. Бедные кувшинки, конечно, уже давно завяли и выкинуты в придорожную канаву, но они свое важное дело сделали – у старосты снова хорошее настроение, да и Колька сияет, как начищенный самовар.

* * *

Вхожу в универ, и тут ко мне бросается пожилая вахтерша тетя Даша. Вид у нее испуганный, верещит заполошным голосом на весь холл:

– Русин! Тебя КГБ ищет!

– Сильно ищет?

– Сильно! Три раза звонили.

– А если найдет – посадит?

Вахтерша обалдело на меня смотрит и лишь открывает рот, как рыба. С юмором у этой тетки совсем плохо. Поднимаю трубку телефона, набираю Мезенцева. Наконец меня соединяют.

– Степан Денисович, искали?

– Ты почему без разрешения ушел в поход?! – без приветствия, сразу с наезда начал генерал. – Мало мне головной боли с этими… – тут Мезенцев осекается, видимо, поняв, что говорим мы не по защищенной линии.

– А я отзвонился, лейтенант Фомин обещал вам передать.

– Это не разговор и дела не меняет – моего разрешения не было. Короче, вот что. – Я слышу, как генерал барабанит пальцами по столу. – Тебя допросить должны. По сам знаешь какому делу. Сегодня я встретиться не смогу, а завтра к двум подскочи на Таганку. Я заеду, проинструктирую тебя.

– А кто допрашивать будет?

Вахтерша, усиленно «греющая уши», чуть из-за конторки не вываливается.

– Руденко Роман Андреевич.

– Лично Генеральный прокурор СССР?!

Мне даже прокалывать память не надо, чтобы понять все про Руденко. Монстр. Мастодонт советской политики в целом и следственного дела в частности. Возглавлял сталинские расстрельные тройки, был главным прокурором Нюрнбергского процесса, рулил следственной группой по делу Берии. Такой расколет меня и не поморщится. Покрываюсь липким потом. «А расскажите, товарищ Русин, почему вы решили включить диктофон, если писали от руки? И включали ли его вообще? Может, эту пленочку с голосами вам кто-то уже дал? Готовую. Признавайтесь! Или вы нам уже не товарищ, а гражданин Русин?»

А вахтерша тем временем качает головой, бормочет ошалело:

– А ведь такой хороший парень, стихи читаешь!

Да! Такая потеря для СССР.

– Да вы там разыгрываете меня, что ли?! – переходит на крик бабуля.

– Ясно, Степан Денисович, – прикрываю я трубку рукой. – Буду как штык к двум.

Отхожу от вахтерши и сразу утыкаюсь взглядом в объявление, написанное большими глазастыми буквами и вывешенное на стене холла: «Завтра, в понедельник, общее собрание факультета в актовом зале. Повестка дня: итоги и решения внеочередного Пленума ЦК КПСС». Так… Подозреваю, что Хрущев весь свой Президиум перетряхнул, а может, и весь ЦК до кучи. Сосредоточиться не получается – перед глазами толстое, мясистое лицо Руденко.

Стою, задумчиво пялюсь на объявление. Рядом останавливаются ребята из нашей тургруппы. Слышу за спиной смешки и знакомый голос, в котором просто бездна презрения.

– Я же говорю, у кого-то мания величия началась…

Оля… Все-таки староста не простила мне пренебрежения своим комиссарским телом. Весь день делала вид, что в упор меня не замечает, а теперь, наконец, решила укусить. Видимо, и дальше будет мелко мстить при каждом удобном случае. Но о чем это она? Непонимающе оглядываюсь по сторонам и замечаю на стене рядом с объявлением новый номер студенческой стенгазеты. В ней дружеский шарж, на котором изображен я сам – с узнаваемой бородой, в лихо заломленном берете. И почему-то за рулем автобуса. Без труда узнаю в рисунке Ленкину руку. Под шаржем чья-то эпиграмма:

Очень смешно… Но рисунок и впрямь удачный, баскетболистка молодец! Улыбнуться получается с трудом – лицевые мышцы отказываются подчиняться, в голову бухает набатом СЛОВО.