лице и толстой золотой цепью на шее преподнёс Горяеву метровую бутыль местной водки. Вышел второй такой же и преподнёс Вале тёплую легкую шаль, изделие местных умелиц. Потом пили за здоровье Бориса Николаевича и мир между народами. Мэр пошёл плясать с вернувшимися девушками в русских костюмах, а Горяев склонился к Вале:

– Видишь, как на тебя смотрят девчонки? Ты – эталон для подражания: крутишь с начальником и власти у тебя немерено. Махнешь рукавом – квартиры посыплются.

– Не могу ж я объяснить, как на самом деле.

– Такой мелочи объяснить не можешь, а хочешь, чтоб я приехал, всем объяснил про правильную жизнь, а мне бы спели про контрольный выстрел в Ельцина?

– Но всё это надо менять.

– А я, по-твоему, на что жизнь трачу? На то, что пытаюсь быть частью решения, а не частью проблемы. У тебя уйдёт время, чтобы это понять, сейчас ты просто должна верить.

– Я б верила, если б не кабак каждый день.

– Штирлиц тоже ходил в немецкой форме, – пошутил он. – Все реформаторы Штирлицы, потому что играют на чужом поле. Но ты при этом третий день смотришь на городскую элиту. Хоть один алмаз обнаружила? У них же на лбу написано – работа, ты меня не бойся, я тебя не трону.

Потом гостиница, чемоданы и поезд. И снова купе, в котором Виктора не надо было ни с кем делить. Его глаза в темноте, его одеколон, его дыханье.

– В политике одна смерть – это трагедия, сто смертей – это статистика. Политики не кровожадны, просто у них другая зрительная аккомодация, – объяснял Горяев. – Хирург же не может умирать с каждым пациентом, его дело драться с болезнью, словно больного вовсе нет в комнате.

– И ничего не притупляется?

– Тебе видней, что у меня притупилось.

– Я в розовых очках не вижу, всё расплывается от счастья. А у тебя молоденькие девчонки были?

– Старый мужик слишком зависит от такта девчонки. Не может уже как молодой, и тело уже не то, – он пощекотал у неё за ухом, как у кошки. – А главное, от того, что все молоденькие куплены, как себя ни обманывай.

– Почему все ходят с молоденькими?

– Чем мужик уверенней, тем меньше надо ему вертеть перед другими купленными игрушками.

– А ты разве уверенный? С собой взял, потому что Свена испугался? Чтоб я увидела, как перед тобой пресмыкаются?

– Свен разбит, как швед под Полтавой. А взял, ласточка моя, чтоб побыли вместе. Увидели друг друга с новых сторон, начали учиться считаться с новыми сторонами друг друга. И ещё хотел показать, какие передо мной авгиевы конюшни.

Слава встречал на вокзале.

– В Думу, потом Валю отвезёшь, – скомандовал Горяев.

– Когда увидимся? – спросила она.

– Врать не буду. Деньки впереди горячие.

– Прикипела за три дня.

– Думаешь, я не прикипел?

Зазвонил его сотовый, он заорал:

– Горяев! Естественно, в курсе! Что значит не ваш комитет? Да у них там настоящая армия! Только сытая, обученная и вооружённая с иголочки. Пока будете под правозащитниками ноги раздвигать, они до Москвы дойдут! Ты сам-то в Чечню ездил? Так съезди, а то одних баб-депутаток посылаешь! А ты, между прочим, генерал в погонах, а не диссидент в грантах!

– Что случилось? – Валя не слышала, чтоб он так орал.

– Что-что?! Генералы, как надо воевать, залезают в карман к правозащитникам и голову оттуда не высовывают.

– Правозащитников не любишь? – повторила она с интонацией Юлии Измайловны.

– Треть из них стукачи, треть – западные побирушки, треть – психбольные.

– Видела тебя на похоронах Сахарова, подойти побоялась…

– Глупая! Тогда у меня было в сто раз больше времени и сил на отношения! Сахаров один был на всю страну. Сперва как учёный состоялся, а уже потом как правозащитник. А у большинства правозащитность как бизнес. Понимаю, когда юрист идёт в правозащитники, а эти, что на митингах орут, в детдом бы пошли полы помыть! Но на это западные гранты не дают!

Влюблённая Валя вернулась домой в том беспричинно улыбающемся состоянии, в котором так хочется всех простить и расцеловать, и в котором особенно понятно, насколько неправильно организована жизнь человечества. Потому что если один счастливый человек может генерировать такие тёплые энергетические волны, то что будет, если влюбится хотя бы каждый десятый?

– Про квартиру-то спрашивала, ночная кукушка? – брякнула мать с порога.

– Ещё раз такое услышу, вообще разговаривать с тобой не буду, – пригрозила Валя.

– Не фейс, а чистый хохотальник! Горяич тебе башню снёс, – прокомментировала Вика с одобрением. – Завтра начнётся лесенка.

– Какая лесенка?

– Лесенка – это постепенное снижение ширяева в крови.

«Лесенка» и вправду началась. Хотелось проснуться от прикосновения его руки, слышать его голос, сидеть возле него, мчаться на машине по чужому зелёному городу. Казалось, поездка была сном. Или кинофильмом, который, выйдя из зала, прокручиваешь перед глазами кусками. Но главное, что она привезла себя оттуда новой.

С одной стороны, никогда никуда не ездила с любимым и не представляла, как выглядит ежедневное, а не почасовое счастье. Ведь их встречи до этого можно было сосчитать по пальцам. Да и городок напоминал её малую родину, в Москве она словно открестилась от себя той, битой, провинциальной, раздавленной и беззащитной, а поездка взболтала мозги и душу.

Виктор выглядел в глубинке всемогущим, но ни капельки не понимал и не чувствовал этих людей. Они были для него как спасаемые зверюшки в зоопарке. А Валя знала, как они работают, готовят, стирают, рожают, растят детей, занимаются сексом.

Конечно, Горяеву видней, как спасать страну, но она обязана растолковывать ему про этих людей всё. И значит, не имеет права отлынивать от телевидения, где можно прокричать о них, ведь в кадре в основном сидят дуры с прооперированными лицами, которым, судя по рассказам Кати, плевать на всё, кроме денег.

– Имею пригласить Валья с Вика в праздник середина лета Мидсомар. В посольство Швеция, – сказал по телефону Свен. – Приехать новый посол.

– В посольство стесняюсь.

– В посольство очень добрый люди.

– Там едят восемью вилками, опозорюсь, – призналась Валя.

– Это есть фуршет, как у прошлый посол Юхан и Кайса. Там кушать сельдь «матье» с картошка, укроп, сметан и красный лук. Ещё ребро свинья и лосось. И молодой клубника. Так надо для праздник Мидсомар.

Вика обрадовалась, что можно вывести в свет новое платье, потому что недавно купила фасон с очень смелыми разрезами, хотя прежде называла девушек в таких платьях «гнилыми кисками». А Валя оделась попроще.

Машина Свена помчалась по Мосфильмовской мимо посольств и затормозила у тёмно-коричневого кирпичного здания с тремя золотыми коронами. Здание выглядело снаружи тяжёлым и мрачным, но внутри оказалось по-домашнему, и мероприятие напоминало