– Валентина свет Владимировна! Вы ж по нашим-то домам пройдитесь! Крыша течёт, дети болеют! Ремонтировать не на что! Что бабке Зое жить-то осталось? А тут дети малые кровью харкают! Красные дома построили, очередников отодвинули, черножопых за взятки заселили!

Валя сперва остановилась как вкопанная, а потом попятилась к двери.

– Пойдём, пойдём, посмотришь! Управы на сволочей нет! Сами на золоте едят и пьют! – кричала самая активная, толстая тётка, за цветастый подол которой держались трое малышей.

– Я только помощница депутата, идите на приём к мэру, – развела руками Валя.

– К мэру ходили! Неделями на пороге сидели! Били во все колокола, нет с ворьём сладу! Врут по-печатному! – Они толкали её, брызгали в лицо слюной и грубо тащили за собой.

Валя еле отбилась и спряталась за дверь гостиницы.

– Всё, бабы! Всё! Внутрь не пущу! – отогнал толпу новый администратор. – Не орите! Бабка Балабанова воевала, ей положено!

Размолвка с Виктором по сравнению с этой сценой показалась ерундой. Было неприятно, как они орали, толкались и тыкали в лицо детьми. Но она-то знала, что такое перебраться из барака в квартиру, и помнила, как этот вопрос решила её собственная мать.

Позвонила домой, поплакалась Вике и услышала в ответ:

– Релаксайся, чем гнать богадельню. Как говорил твой авторитет?

– Какой авторитет?

– Андроныч твой. Говорил, чтоб менять, что могу, не лазить туда, где полный отстой. И мозг, чтоб фильтровать одно от другого. Андестенд?

Расстроенная Валя просидела в номере до обеда. Позвонил Виктор:

– Жду в ресторане.

Обедали молча. Поднялись наверх, пригласил в свой номер.

– Хоть что-то поняла после встречи с народом?

– Кое-что.

– Это цветочки, а будут и ягодки! Пока я приезжаю со своей женщиной, это по правилам, – поднял он палец вверх. – Когда моя женщина начинает увольнять персонал и раздавать квартиры, она заходит за флажки. И не удивлюсь, если завтра это сольют по телефону жене.

– Не могу всё это видеть… Особенно девочек в трапезной.

– Думаешь, при социализме начальство детей не домогалось? Как я могу запретить таскать девчонок на консумацию, если завтра уеду? Кавалерийскими наскоками жизнь в стране не улучшишь.

– Твоего слова достаточно, чтобы фронтовичка не погибла под обломками стены. Ты ж даже в кухню не зашёл! Только собачку гладил!

– Потому и не зашёл, что это не слово, а должок. Меня поймали на слабости, а отдавать должок придётся лесом, нефтью и газом, которые бы спасли сотни таких старух и таких девчонок. Я с холодным носом приехал дружить в красно-коричневый регион, а ты мешаешь.

– Уеду прямо сейчас.

– Чтобы ещё раз развлечь город? И вообще, нас в кабаке ждут.

– Опять в кабак? – вздохнула Валя.

– Я не врач, а политик. У меня встречи не в поликлиниках, а в кабинетах и кабаках! – вспылил он.

– С девочками-подростками?

– Да, они свиньи, воры и педофилы, но других здесь пока нет! И твоя свобода спасать старуху кончается там, где начинается моя свобода спасать регион! И как политик, я обязан взвешивать каждый шаг!

– Прости, – выдавила она из себя.

И снова мчались на трёх машинах, теперь уже за город. Там посреди роскошного леса сияла куполами ухоженная церковь, а рядом на заросшей крупными ромашками поляне красовался деревянный терем. И перед ним в рядок стояли парни и девки в русских костюмах.

Когда приехавшие вышли из машины, парни с девками грянули здравицу. Голоса звенели, щёки алели, глаза блестели, ромашки благоухали, шмели жужжали. Высокая красивая девица в кокошнике подошла к Вале, держа на вытянутых руках каравай. Валя не поняла, что делать, вспомнила бабушкину присказку: не ломай каравай, а ножом режь да ешь. И сказала:

– Спасибо!

– Отломи и попробуй, – шепнул Виктор.

Было жаль портить великолепие каравая, но Валя послушалась. Он оказался невкусным, пекли «для видимости», не так, как пекли в Берёзовой Роще.

– Зоренька, в терем! – дал команду руководящий бас, и артисты побежали в терем с заднего хода.

Приехавшие на трёх машинах зашли с парадного и оказались в большом деревянном зале с резными окошками. По всему пространству стояли деревянные столы и скамейки, а на столах благоухали закуски. Валю посадили между Горяевым и мэром. Снова началась попойка. Вышли встречавшие девушки, завели хоровод.

– Очередное модельное агентство «Сударушка»? – грубо спросила Валя мэра.

– Нет-нет! Народный хор «Зоренька». В Москву на смотр ездили. Вчера неувязочка вышла с модельным агентством, неудачный презент от директора ресторана, – стал оправдываться мэр. – Как говорит Виктор Степаныч, хотели как лучше, а получилось, как всегда! Нравится ресторан?

– Красиво.

– Видите, на тарелках, салфетках и официантках – везде гуси-лебеди. И названье у него «Гуси-лебеди».

– А хористы в деревне живут? – поинтересовалась Валя.

– Городские теперь, из деревень сбежали. Их автобусом привезли, тут до города пехота не пройдёт. Одни бабки остались, им раздолье – церковь, лес, грибы, телевизор.

Заиграл баянист, девушки в народных костюмах застучали каблучками. Вперёд вышла красотка в кокошнике, что подносила каравай, и задорно заголосила частушку:

                          – Хоть завод совсем не платит,

                          Говорит, и так вам хватит,

                          Лучше Борьку пьяного,

                          Чем трезвого Зюганова!

Все засмеялись и захлопали, а Горяев помрачнел. На смену ей выскочила маленькая грудастая и запела:

                          – Посадил в кадушку пальму,

                          Скоро будут финики.

                          Клинтон шастает по бабам,

                          Ельцин – в поликлиники.

Все, кроме Горяева, снова заржали и захлопали. Мэр хотел было прекратить концерт, но не успел, выбежала третья – черноглазая толстушка – и пробасила:

                          – Говорят, что Ельцин умер,

                          Я тому не верю,

                          Выстрел сделаю контрольныйи сама проверю…

Теперь уже никто не захлопал, а Горяев поднялся из-за стола. Видя это, девушки в костюмах вопросительно уставились на мэра.

– Извините, Виктор Миронович! – взмолился мэр, глядя снизу вверх. – Сами понимаете, гласность!

И махнул девушкам в костюмах:

– Пошли отсюда!

Девушки неуклюже попятились из зала, а сверху, чтобы загладить неловкость, грянул вокально-инструментальный ансамбль. Он стоял на дополнительной эстраде под потолком, и было страшно, что музыканты свалятся оттуда прямо на накрытые столы.

Ансамбль грянул так громко, что диалога мэра и Горяева не было слышно, хотя каждому в зале он был понятен до последней запятой. Наконец Горяев согласился снова сесть за стол, а две солистки запели сверху: «Ехали на тройке с бубенцами, а вдали мелькали огоньки…» Мэр лепил очередные тосты про союз честных людей доброй воли, а с соседних столов скандировали:

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Потом заикающийся дяденька со шрамами на