обычные охапка цветов, слёзы благодарности и фарфоровая рожица мальчишечки. Но Валю напугала собственная невыдержанность. Она ведь считала «Центр «Валентина»» чем-то вроде «угольного фильтра», каким Вике чистили кровь.

Потому что война клубилась не только в Чечне, но и за московским окном. И в кабинете Валя восстанавливала «раненых» на этой войне, а их становилось всё больше и больше. Как-то в перерыве между пациентами Вика стала громко зачитывать криминальную колонку новостей:

– Отравлен известный московский банкир Иван Кивелиди. Марат Шарыгин, владелец сети ресторанов, и его восьмилетняя дочь взорваны бомбой, подложенной под капот автомобиля. Тело Феликса Львова, бизнесмена и консультанта в алюминиевом секторе, уведенного из зала ВИП а/п «Шереметьево» неизвестными, найдено на шоссе Москва – Рига…

– Прекрати читать этот ужас! – остановила Валя.

– Твой Горяич в Думе, а не мой, ему и говори, чтоб прекратил, – огрызнулась Вика.

И когда Слава заехал за Валей, чтобы отвезти в пафосный дом на Бульварном кольце, она, чтоб не забыть, твердила про себя диковинную фамилию «Кивелиди». Квартира оказалась огромная, забитая книгами и антиквариатом, Валя насчитала семь комнат.

– Слышал фамилию Кивелиди? – спросила она Горяева с ходу.

– Теперь её вся страна слышала. Светлый парень был Ваня, что за мразь ему в телефонную трубку отравы насыпала? Хочешь убить, убей как мужик. А тут и секретарша, и врач в придачу погибли… Вон Шеварднадзе хотели взорвать, так по-честному автомобиль взрывчаткой напичкали.

– Жуткие вещи говоришь! – вздрогнула Валя.

– Жуткие. И потому хочу забыть о них хотя бы с тобой. Давай, ласточка моя, найдём в этой квартире самые красивые простыни и выберем самую красивую комнату.

Прежде они встречались в казённых учреждениях, а здесь Вале было неудобно открывать чужие шкафы, копаться в чужом постельном белье, стелить на диван возле мраморного камина не принадлежащие ей простыни. Казалось, залезает в чужую жизнь, чтоб откусить кусочек счастья для своей.

– Хозяева за границей, домработница придёт цветы поливать, сунет простыни в стиралку.

– Каждый день по восемь простыней для больных застилаю на стол, и только сегодня для себя…

Потом, когда сели в огромной кухне выпить чаю, Горяев протянул обитую красным бархатом коробку.

– Что это?

– Жемчуг.

– Настоящий? – удивилась Валя.

– Королевский. Сказали, камень Валентины – жемчуг, а цветок – незабудка!

– Он дорогой. Не возьму.

– Тогда верни Свену бриллиант, – засмеялся Горяев.

– Спасибо, конечно, но куда мне такой жемчуг носить? Бываю в кабинете да у Свена на вечеринках, – она достала бусы и стала перебирать крупные светящиеся жемчужины. – Обещал объяснить про Чечню.

– Помнишь, когда Чеченский национальный съезд принял декларацию об образовании Чеченской Республики?

– Нет, – Валя опустила глаза, как двоечница.

– Ласточка моя, тогда сначала читаем букварь, – он отхлебнул из чашки. – Хороший у него чай! Из Китая возит.

– Мне это только теперь стало важно! Хочешь, в тетрадку за тобой запишу?

– В июле 1991-го они объявили, что больше не входят в СССР и РСФСР. Почему про тетрадку сказала? – пошутил он. – На шведа шпионишь? На его посольских дружков?

– В посольстве такие симпатичные люди.

– Все шпионы симпатичные люди. Работа у них такая. Путч августовский помнишь?

– Мы с Юлией Измайловной были на баррикадах.

– Молодцы! После путча Дудаев стал президентом и запел про «превратить Москву в зону бедствия». В Москве и без них бардак, союзное имущество делят. Муж с женой разводятся, вилки делят, а тут махины расстаются. Дудаев под шумок захватывает оружие, военные городки, имущество вооружённых сил. Мы идём на переговоры – он как баран.

– Захватывает оружие? – удивилась Валя.

– На центральной площади Грозного бессрочный митинг оппозиции, Дудаев всех разгоняет, вводит комендантский час. Расстреливает Центризбирком, митинг оппозиции, мэрию и управление внутренних дел, – он старался говорить спокойно, но это плохо давалось. – Убивает в Урус-Мартановском районе двести оппозиционеров! Своих, не русских! Проводит Общенациональный съезд, где объявляет всеобщую мобилизацию и джихад России! Продолжать?

– А правозащитники объясняют наоборот.

– Потому что западные гранты дают под наоборот.

– Так кто виноват во всём этом?

– Всё население поимённо. И я, и ты.

– Я? – возмутилась Валя.

– А чем ты, ласточка моя, лучше других? Ты всё от тебя зависящее сделала, чтоб этого не случилось? Нет. И я тоже. Родина – это все мы!

Валя не поняла, как к этому относиться. Она никак не соотносила войну в Чечне со своей жизнью, считая себя мелкой сошкой, муравьём, волокущим в муравейник слишком крохотную соломинку, чтобы отвечать за что-то, кроме семьи и работы.

А что она может ещё? Ехать лечить раненых? Создать большой целительский центр? Для этого нужны деньги, связи, организаторский талант, а на ней мать и Вика. Конечно, она выросла из нынешнего амплуа, стала видеть мир иначе, но всё равно не знает, куда дальше? Все вокруг чему-то учатся, что-то организовывают, ей бы надо затеять что-то новое…

– В ломбард надо ложить. Убьют за них! – напугалась мать жемчужных бус.

– А за Свенов бриллиант?

– Так он малюсенький.

А Вика долго наматывала жемчуг на шею, гладила руками, красовалась перед зеркалом:

– Мне лавер когда-нибудь такую байду купит?

– Я тоже долго ждала, – напомнила Валя.

– В книге про камни читала, перламутр переводится как мать жемчуга, обволакивает и защищает туфту, что попалась в раковину, – вспомнила Вика. – И ещё, жемчуг привлекает бабки! Ща на нас такие бабки повалятся!

А на следующий день позвонил Свен, почти крича про встречу с Горяевым. Потому что в рыбколхозе, с которым он заключил контракт, председатель продал больше десяти кораблей самому себе, возглавил после этого акционерное общество и показал Свену большой кукиш.

– Думала, не умеешь кричать, – удивилась Валя.

– Но это есть деньги, Валья! Деньги! – продолжал кричать Свен.

И было странно, что у человека так много денег, а потеря небольшой суммы настолько выводит его из равновесия.

В конце августа позвонила Катя:

– Рудольф тебя вызывает. И, что бы ни предложила, не выкаблучивайся. На всё соглашайся. Завтра в два жду тебя в Останкине на центральном подъезде.

– С условием, что Вику пристроите, – напомнила Валя.

И вообще, кто это может её «вызывать»? Даже вспомнила слова Виктора, что главный результат произошедшего в стране не большие деньги, дорогие магазины и заседания парламента по телевизору, а люди, работающие на себя и свободные от государства. Ведь над ней больше не было начальников, а заработок зависел только от собственных усилий.

Надела строгое тёмное платье, положила в сумку жемчуг, чтоб надеть для солидности на лестнице центрального подъезда Останкино. Катя повезла её на лифте на верхний этаж в кабинет, ласкающий взор дизайнерски оформленными стенами, модной мебелью и дорогими кожаными креслами.

Словно он находился вне обшарпанных стен, ободранных полов, вонючих туалетов и грязных лестниц телецентра, а висел в воздухе. Валя рассчитывала увидеть