– Российская сборная по футболу проведет отборочный матч вМадриде уже в следующем месяце… – бубнил диктор. – А сейчас – прогноз погоды.

Стас потянулся за следующим бутербродом. Заверещал двернойзвонок. Как был, с бутербродом в руках, Стас поплелся в прихожую. И кого тампринесло? Поесть спокойно не дадут!

За дверью стоял Митяй, закадычный друг.

– А! Митяй! Че тебя давно не видно? Заходи давай, щас мы стобой водочки накатим, киношку посмотрим…

Но Митяй заходить не стал, а молча, с разворота, засветилсвоему лучшему корешу в челюсть.

Коридор был длинный, темный, без окон – только тусклые лампыв железных намордниках под потолком… Каждый раз, сворачивая за угол, Ольганадеялась, что уж теперь-то точно увидит выход, но выхода все не было – толькосерые стены, ряд мигающих жиденьким желтым светом лампочек да стальные двери сглазками и засовами по обе стороны – камеры.

Ольга вдруг подумала, что, может, это и не камеры никакие, аза одной из этих дверей – выход, солнце, люди… А она, глупая, проходит мимо?

Она потянула за ручку ближней двери. Та с лязгом отворилась.Нет, это был не выход. За дверью Ольга увидела судебный зал заседаний. Судья –та же, что читала ей приговор, в пуховом платке поверх мантии, выговариваетчто-то плачущей девушке с косичками. Услышав скрип открывшейся двери, судьяподняла глаза, заметила Ольгу.

– Вы – следующая! Пройдите!

Ольга шарахнулась, захлопнула дверь, побежала дальше покоридору и… уперлась в очередную дверь.

Эта дверь вела в большой, плохо освещенный класс. Доска настене, парты, а вместо учительского стола – мольберт. Рядом с мольбертом –девочка. Да это же она, Ольга. Только маленькая, рисует грачей на березе. Арядом – ее учитель, Григорий Матвеевич. Ольга, улыбаясь, заспешила к нему.

– Григорий Матвеевич, как же хорошо, что я вас нашла!

Учитель обернулся, и Ольга вскрикнула в ужасе: никакой этобыл не Григорий Матвеевич! Пальто – его, шляпа – серая, с помятыми полями –тоже, но между воротом пальто и полями шляпы зиял провал, там ничего не было,кроме сгустка темноты. Ольга выскочила – прочь от этого наваждения, прочь отчеловека без лица! Бегом по коридору, дальше, дальше, а вот и выход! Вниз поступенькам, за угол – и вот она дома, слава богу! В своей квартирке, вгостиной. Только как-то странно выглядит ее квартира. Пыльная, с засохшими цветамив вазах, и патефон на серванте. Сроду у них никакого патефона не было, зачемСтас его купил?

Крутится, заедая и шепелявя, пластинка, кто-то дребезжащимголосом поет о любви и осенних астрах. Ольга зовет: «Стас!»

Открывается дверь спальни, а на пороге – не Стас, Митяй.

– Потанцуем, Оля?

Ольга пятится, машет руками:

– Где Стас? Что ты с ним сделал?

Почему-то она знает: что-то Митяй со Стасом сделал плохое.

– Брось, ничего я с ним не сделал, – Митяй растягиваетбледные губы в нехорошей ухмылочке. – Просто он сейчас занят.

Митяй открывает дверь спальни, и Ольга видит, как Стастанцует с тюремной надзирательницей. Губы у нее ярко намазаны красным – то липомада, то ли кровь.

Ольга захлопывает дверь, снова бежит по коридору. Из-застальной двери – детский плач: «Мама! Мама!» Это Машка! Что они с ней делают?

– Машка! Я иду!

Ольга дергает дверь, но та заперта. Машкин голос срываетсяна визг, Ольга бьется в дверь, лампы мигают под потолком. Ольга кричит, кричит…

Она с криком села на койке. Ее трясло, на губах – солоно отслез.

– Че разоралась, спать не даешь! – донеслось из дальнегоугла. Тут же зашикали из угла напротив:

– Рот, бля, закрой, сука, а то я тя щаз сама закрою!

– Кто там гавкает? Я тя так закрою…

Ольга посидела, тяжело дыша. Потом снова легла, натянула наплечи одеяло. Ото рта шел легонький пар. В камере – дай бог около нуля.

В дальнем углу завозились, зло матернулась Люда-Самоход,здоровенная бабища, получившая три года за торговлю паленой водкой.

– Эй, психованная!

Это Изольда, соседка с нижней койки. Изольду в зоне уважают.Она здесь уже по третьему разу. Рассказывают, что на второй ходке Изольда кому-тораспорола заточкой горло.

Ольга накрылась с головой одеялом, подышала на руки. Безтолку. Все равно холод до костей пробирает.

– Эй! Че молчишь-то?

Изольда не унималась. Ольга решила молчать. Но Изольда снизукрепко пнула сетку кровати.

– Ну! Психиатрическая! Че молчишь? Спишь, что ль? Скажисон-то!

Изольда была любопытна и обожала слушать про сны, чудеса ипрочее такое же мистическое. Как-то Ольга пересказала ей «Светлану» Жуковского.С тех пор Изольда взяла над Ольгой шефство. Каждый вечер она требовала историю.За это не давала ее в обиду и иногда подкармливала. Вываливала на шконкусухари, сало, конфеты, басила почти нежно: «Жри давай, а то вон синяя вся, ажночерная, кони двинешь – кто мне рассказывать станет?»

– Ну, скажи, скажи. Скажи сон-то!.. Давай. Говори. Чегоснилось?

Ольга со вздохом перевернулась на спину, вытянулась на тощемматраце, заложила руки за голову.

– Коридор… Длинный, страшный, стены серые, а потолка и полакак будто нет, все в таком сизом тумане… По обеим сторонам – двери, много. Яодну дверь открываю и попадаю в комнату… Такая глухая-глухая, ни окон, нидверей. Или были окна, что ли?..

– Одноходка, значит, – подала голос Изольда.

– Что? – не поняла Ольга.

– Да комната эта твоя. Одна комната – одна ходка, значит, –объяснила Изольда. – Ну? И чего дальше-то?

– Дальше появляется в этой комнате судья, и будто бы меняснова собираются судить… А я же знаю, что суд уже был, что это неправильно,понимаешь? Я заорала и убежала…

– Кричать во сне нехорошо, – глубокомысленно изреклаИзольда. Она знала значение всех снов, что во сне хорошо, что плохо, что кдождю, а что – к свиданию…

– А в другой комнате – учитель мой, Григорий Матвеевич, –продолжала Ольга. Почему-то ей вдруг показалось важным рассказать весь этоттягомотный вязкий сон. Будто бы если она его расскажет, сон потеряет силу,сдуется и исчезнет. – Учитель старенький такой, весь сгорбленный… А в углу –девочка маленькая рисует, как будто я и не я. Он поворачивается, а лица у него…нет.