Ольга подходила к воротам, когда из припаркованной прямо натротуаре машины вышли двое в черных кожанках поверх спортивных костюмов ивразвалочку пошли к ней. Ольга их уже видела, этих бритых парней. Тот, чтоповыше, в день, когда впервые повеяло бедой, курил во дворе сервиса, а потомзатоптал окурок на клумбе.

Собственно, Ольга сразу поняла, что гориллы ждут именно ее,но все равно попыталась обойти их, не заметить – глаза в землю, ничего не вижу,ничего не слышу, я не я, и лошадь не моя, как говорила мама.

Низенький взял ее под локоток:

– Ольга Михайловна? Поговорить бы.

– О чем? – Голос противно зазвенел.

– Об общих делах.

Главное – не паниковать. Сохранять спокойствие. Сейчас день,мы на улице, они ничего не посмеют мне сделать.

– У нас нет общих дел. Я вас в первый раз вижу!

Низенький ухмыльнулся:

– Не разочаровывайте нас, Ольга Михайловна. Вы ведь женщинаумная, во всех отношениях, вразумите мужа. Ну, нехорошо, в самом деле! Емууважаемые люди хорошее предложение сделали, а он себя ведет… неправильно.Неразумно. Да, Чапа?

Чапа лузгал семечки, привалившись к стволу дерева иуставившись на Ольгу странно прозрачными, голубыми глазами. Услышав, что к немуобращаются, Чапа медленно мотнул бритой башкой со скошенным лбом, что, по всейвидимости, означало его полное согласие с напарником. На нижней губе Чапыналипла подсолнечная шелуха. Он провел языком по губам, сплюнул на тротуар.

Ольга отвернулась. Ее затрясло.

– Я не знаю, о чем вы…

– Бросьте, Ольга Михайловна! – низенький говорил сулыбочкой, тихо, почти ласково, как добрый папаша с непонятливым сынком.Сверкнули на солнце золотые фиксы на передних зубах. – И мы все знаем, и вы всезнаете! Не ломайтесь. Вы, может, не понимаете, что, если ваш муж не согласится,плохо будет ему! Ну, и вам заодно с ним. А у вас семья, дети… У вас же дети!Правильно?

Что? Что он сказал? Ольга почувствовала, как руки сталилипкими.

– Дети?

– Ну да! – весело кивнул низенький. – Чудесные малютки. Выих очень любите, я знаю. Мы тоже очень любим детей. А, Чапа? Ты любишь детей?

Чапа снова сплюнул шелуху.

– Обожаю.

– Ты не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, а, Чапа?– Низенький продолжал улыбаться, но глаза его были жесткими, холодными.

– Не-а. Не хочу, – лениво протянул Чапа.

– А чтобы они отвечали за твои ошибки? Хочешь, Чапа?

– Я ошибок не допускаю, – сообщил Чапа и подмигнул Ольге.

– Молодец, Чапа! – Низенький кивнул в сторону напарника, какбы призывая Ольгу в свидетели, что тот большой молодец. – Вот видите, ОльгаМихайловна, он никаких ошибок не допускает, зато с его детьми все в порядке.Если вы уговорите мужа, с вашими тоже все будет в порядке!

К горлу подкатила тошнота, живот скрутило. Ольга прикрылаглаза, и в голове тут же нарисовалась до жути реальная и выпуклая картинка:Чапа, все с тем же скучающим видом, держит за ворот Машку, смотрит на неесвоими прозрачными глазами, сплевывает шелуху, достает нож… Она задышала, какрыба на берегу:

– Вы… Вы не посмеете…

Низенький наклонился к ней, обнял за плечи и зашептал прямов ухо:

– Мальчик у вас, Ольга Михайловна, такой славный. Такойзамечательный, домашний мальчик Миша. И девочка, конечно, тоже! Поберегите их,Ольга Михайловна! А теперь бегите, бегите, небось заждалась Машенька-то!

Он наконец выпустил Ольгу, и она, торопясь и спотыкаясь,кинулась в ворота, не оглядываясь.

Детей в тот же вечер забрал свекор. Без них в доме сталосовсем пусто, как будто всю жизнь из их прежде уютного теплого и веселого домавынули, одна видимость осталась. Вещи были на своих местах, и разноцветныечашки по-прежнему стояли в кухне на полке, и покрывало с маками на кровати, ивеселые голубые шторы на окнах. Но все краски разом как бы поблекли, и с порогачувствовалось – в доме неладно.

Ольга разговаривала со свекровью, когда щелкнул замоквходной двери. Свекровь отчитывалась за день: Машенька хорошо покушала, всадике ей наказали выучить стихотворение, и они с дедом учили целый вечер, Мишапошел на двор погулять, все нормально, из окна его видно, нет, горло не болит…Трубку детям дать? А зачем? Машенька сейчас в постели уже, а Мишку, что ли, содвора звать?

– Светлана Петровна, по математике у Мишки как? У него тампроблемы были. – Ольга высунулась из кухни в прихожую, тихо охнула и прикрыларот ладошкой. – Извините, я вам перезвоню… Да-да, Стас пришел. Я перезвоню!

Она швырнула трубку и кинулась к мужу.

Стас сгорбившись сидел на пуфике, стягивал ботинок,скривившись, а лицо и куртка – все было в крови. Глаз заплыл, подбородок, нос –сплошное месиво…

Главное – не плакать. Стас ненавидит, когда она пугается иплачет. Плакать сейчас нельзя.

– С-суки… – процедил муж и скинул наконец ботинок.

Что ж она стоит-то? Ольга бросилась к нему через теснуюприхожую, обняла. Стас тут же сморщился от боли, цыкнул языком, зашипел, каккот.

– Тихо…

– Больно, Стасенька?

– Ничего, нормально… С-суки… Слава богу, зубы целы, кажется.

Скинул куртку ей на руки, пошел в ванную.

Пока Стас стоял, наклонившись над раковиной, Ольга маялась вдверях с полотенцем наготове. Вода в раковине была вся красная, как будтосвеклу мыли.

«Это не свекла, это кровь», – подумала она, тупо уставившисьна розовое в раковине. Ольга никогда раньше не видела столько крови.

Потом, подавая ужин, она все косилась на Стаса, ждала, чтобыон заговорил, боялась спрашивать. После того как муж промыл раны и Ольгасмазала их перекисью, оказалось, все не так страшно, как выглядело поначалу.Губа была разбита, щека заплыла и почти закрыла глаз, нос распух, но Стассказал, что, кажется, он не сломан, и в трампункт ехать отказался. Взял изморозилки пакет со льдом, приложил к переносице и сидел так, пока онаразогревала мясо.

– Как ты, Стася?

– Ниче, жить буду.

– Тебя убить хотели? – Ольга принялась собирать тарелки.Руки у нее тряслись.

– Хотели бы – убили. А это так… Предупредительный выстрелбыл…