достаточно, чтобы сказать мне, что теперь все будет не совсем неловко… по крайней мере, для него. Я, однако, буду использовать мышечную память, чтобы воспроизводить этот поцелуй в своем воображении, пока не состарюсь и не поседею.

Заранее приношу извинения моему будущему мужу.

— Мама и папа дома? — кричит Кэм.

— Нет, — отвечаю я. — Они на каком-то благотворительном вечере для церкви. Почему ты спрашиваешь?

Холодильник захлопывается, и я слышу приближающиеся ко мне шаги и треск открываемых банок.

— Потому что мы хотели пива, — говорит мне мой брат.

Я смотрю на него в ответ, одновременно невеселая и ошеломленная. — Ты ведь знаешь, что тебе двадцать один, верно? Как насчет установленного законом возраста употребления алкоголя в штате Северная Каролина?

Он повторяет это пронзительным тоном, издеваясь надо мной, как над четырехлетним ребенком. — Очевидно, я это знаю. Но моему юному другу-малышу здесь нет двадцати одного.

Хейс отшвыривает его, пока я хихикаю. — Если ты искренне веришь, что мама и папа думают, что Хейс, из всех людей, не пьет, ты глупее, чем я думала.

— Эй! — Хейс надувает губы. — Что это должно означать?

Я поднимаю бровь, глядя на него. — Ты подумал, что было бы неплохо использовать Jagermeister в соревновании по выпивке, а потом тебя вырвало в любимую вазу моей мамы.

— Я не смог дойти до ванной, — утверждает он. — Это лучше, чем блевать на пол.

— Ты оставил это там на три дня!

— Я не помнил, что это произошло до тех пор!

Кэм качает головой и дрожит. — И вы удивляетесь, почему мы больше не позволяем людям пить Jagermeister и Red Bull. Запах этого дерьма навсегда останется в моей памяти.

— О, отвали. Как будто ты не делал ничего хуже, — хлопает он в ответ. — Разве ты не помнишь ту ночь, когда решил выпить целую бутылку водки для себя, запивая ее контейнером апельсинового сока?

— Как я могу забыть? — Он улыбается воспоминаниям. — Это был чистый блеск.

Хейс хмыкает. — О да. Это было также великолепно, когда ты проснулся посреди ночи, чтобы тебя вырвало за край кровати, забыв, что я спал на полу.

— Боже мой, я и забыла об этом. — Я съеживаюсь, все еще вспоминая, как Хейс был в абсолютной истерике. — Ты был буквально залит выпитым апельсиновым соком.

— И водкой, — добавляет он. — Не могу этого забыть. Несколько дней от меня пахло, как от пола в ванной в доме братства, и сколько бы раз я ни принимал душ, это не уходило.

Кэм подносит к нему свое пиво. — Тем не менее, я держал пол в чистоте.

— Этого не будет, когда он будет покрыт твоей кровью, — возражает Хейс.

Пока они вдвоем ходят взад-вперед, я замечаю, что мой телефон на коленях начинает вибрировать, и изображение Мали, высунувшей язык, заполняет экран. Я должна была знать, что она так просто не отпустит меня с крючка.

Закатывая глаза, я нажимаю «Ответить» и подношу трубку к уху. — Знаешь, обычно, когда люди вешают трубку, ты им не перезваниваешь.

— Ладно, во-первых, ты груба. И, во-вторых, скажи мне, что ты слышала, что произошло.

Я изображаю удивление, выдыхая. — Ты, наконец, получила одобрение на смену пола, о которой ты мечтала?

Оба, Кэм и Хейс, прекращают свои занятия и поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, смущенные и обеспокоенные, в то время как Мали смеется.

— Пожалуйста, мир был бы опасным местом, если бы у меня был пенис.

У меня отвисает челюсть, и я на секунду теряю дар речи. — Прости, какого хрена ты мне только что сказала?

— Неважно, — говорит она. — Из Айзека выбили все дерьмо этим утром на хоккейной тренировке.

Миллион разных вопросов проносятся у меня в голове одновременно. — Какого хрена?

— Это то, что я сказала! Я удивлена, что Кэм не рассказал тебе об этом.

Я бросаю взгляд на своего брата, который переключает каналы, держа в руке пиво, а ноги положив на кофейный столик. Есть только одна причина, по которой он не упомянул бы о чем-то подобном.

Мое внимание переключается на Хейса, и, более конкретно, на синяк на его руке и рассеченную губу — ту, с которой я хотела бы, чтобы он перестал трахаться языком. Достаточно плохо, что он умудряется выглядеть еще сексуальнее, будучи потрепанным. Мне не нужно представлять, что он тоже может вытворять своим языком.

— Я напишу тебе, — говорю я Мали и второй раз подряд вешаю трубку.

Моя кровь закипает, когда я встаю и оцениваю Хейса одним взглядом.

— Кухня, — приказываю я, как будто у меня есть на это какое-то право. — Сейчас.

Он вздыхает и встает, чтобы последовать за мной, но как только мы отходим от дивана, звук голоса Кэма останавливает меня как вкопанную.

— На этот раз, пожалуйста, держите языки за зубами.

Я поворачиваю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Хейс морщится. — Ты рассказал ему?

— Мы стояли посреди переполненной вечеринки, — указывает он. — В какой-то момент он собирался узнать, и было лучше, что он услышал это от меня.

Я делаю глубокий вдох, зная, что это совершенно понятная причина. Тем не менее, я надеялась сохранить это маленькое событие при себе. Ну, и Мали. Я ничего не могу от нее утаить, иначе она скормит меня стае аллигаторов.

Как только мы заходим на кухню, я прислоняюсь к столешнице и наблюдаю, как Хейс неловко ерзает. Его рука потирает затылок, а глаза, кажется, смотрят куда угодно, только не на меня. Это может показаться безобидным, но немного жжет. Не нужно быть ученым-ракетчиком, чтобы понять, почему ему вдруг стало не по себе в комнате наедине со мной. Но я не могу беспокоиться об этом прямо сейчас.

— Что случилось с твоей рукой?

Он на секунду опускает взгляд на синяк. — О, в меня попала шайба на тренировке.

— Угу. — Я задумчиво киваю. — И шайба случайно не была лицом Айзека?

То, как он ухмыляется, выглядя виноватым и все еще несправедливо великолепным, говорит мне, что я права. Я поджимаю губы в линию и, схватив деревянную ложку из-за спины, бросаю ее прямо в него.

— Не лги мне, засранец.

Он хихикает. — Ну, я не знал, что ты уже знаешь!

О, да, потому что так было бы лучше.

Я провожу пальцами по волосам и тяжело вздыхаю. — Пожалуйста, скажи мне, что это не имеет отношения к прошлой ночи.

— Хорошо. То, что я ударил его, не имело никакого отношения к прошлой ночи.

Хорошо. Это хорошо. — Хорошо, тогда почему ты его ударил?

— Чтобы удержать Кэма от того, чтобы ударить его.

Он говорит это так просто, как будто это очевидный ответ, и мне даже не приходит в голову, что это вообще не имеет смысла, когда я врываюсь обратно в гостиную и бью