Мой родной остров сплошь зарос деревьями, а от внешнегомира, летать над которым мне не позволялось, он был отделён двумя рвами, межкоторых зелёным бордюром располагалась лесистая полоска земли.

Впоследствии я узнал, что о зачарованных курганах у японцевходят самые невероятные легенды. Будто бы там обитают злые духи, в густой травеползают исполинские ядовитые гады, а на ветвях сидят калавинки — полу-девушки,полу-птицы.

Всё это, разумеется, чушь, однако у нас на острове и вправдусохранились некоторые животные, в других местах давно вымершие или истреблённыетеми же людьми. Взять хоть меня. Теперь, вдоволь набродившись по свету, я знаю,что чёрно-пурпурных попугаев нигде больше не осталось. Я такой один: с большойголовой, увенчанной багряным хохолком, с сильно изогнутым надклювьем алогоцвета; тело у меня чёрное, но концы крыльев жёлтые; желты и лапы с крепкимикогтями; в хвосте у меня тринадцать рулевых перьев, а не двенадцать, как уостальных попугаев. Это придаёт моему полёту изящество и оригинальность, ноотпугивает сородичей, которые сразу распознают во мне чужака. Впрочем, для меняестественно сознавать, что я не такой, как другие. Каждый из живущих в глубинедуши, я уверен, чувствует то же самое.

У нас на острове водились двухвостые мыши; необычные бабочки— одно крыло зелёное, другое красное; были и огромные змеи-осохэби, но неядовитые, а безобидные, питавшиеся лягушачьей икрой и тиной. Не было лишьлюдей.

До двадцати лет я думал, что Учитель с его длинной бородой,сверкающим голым черепом, с травяной повязкой на чреслах и узловатым посохом —существо единственное и уникальное, вытянутое снизу вверх словно бы в ожиданиигрядущего взлёта в далёкие небеса. Лишь незадолго до своего ухода, вбезмятежный осенний день, Он велел мне полетать над дальним рвом, где прежде яне бывал, и по ту сторону воды я увидел дощатый помост, а на нём кучку таких жеузких созданий. Они были в длинных красивых одеяниях и чёрных шапочках,несколько похожих формой на мой хохолок. Что-то гнусаво пели, чадили дымом. Этожрецы ближнего синтоистского храма проводили ежегодную церемонию, призваннуюумилостивить духов кофуна.

Нас, учеников, было четверо. Каждый, подобно мне, попал кУчителю случайно. Выражаясь правильнее, каждого свела с Ним карма, потому чтоникаких случайностей на свете, конечно, не бывает.

Кроме меня мудрости Учителя внимали порывистый заяц Рокуэн,меланхоличная лисица Ада и добродушный змей Дондо в два кэна длиной.

Учитель мог пробудить Ки (ту волеобразующую субстанцию,которую христиане называют «душой») во всяком живом существе. Он умелразговаривать с нами, а на прощанье наделил каждого даром, драгоценней итяжелее которого не бывает.

Случилось это так.

Однажды, в горший из дней моей жизни, Учитель собрал нас исказал — всем разом и в то же время персонально каждому, как умел Он один: «Моёвремя закончилось. Я узнал о бытии всё, что можно узнать. Я переполнилсяжизнью. Мне пора. Ступай своей дорогой и пройди её до конца». И Он коснулсякаждого посохом, передавая свой Мансэй — Дар Полной Жизни.

Тот, кто обладает Даром Полной Жизни, не бессмертен и незащищён от опасностей, но избавлен от одряхления и никогда не болеет. Если меняне убьют или я сам не решу, что мне пора уйти, я буду жить вечно. Но, в отличиеот Учителя, я не владею искусством передавать Мансэй другому. Когда-нибудь, язнаю, это разобьёт мне сердце.

Попрощавшись с учениками, Он спустился в подземелье, чтобылечь рядом со своей императрицей. Не знаю, что Учителя с нею связывало, нотаково было Его желание. Там, в саркофаге, они лежат поныне и пролежат до техпор, пока японцы не разучатся чтить неприкосновенность кофунов.

Мы четверо в скорби и потерянности разбрелись в разныестороны. Вернее, змей уполз, лисица убежала, заяц ускакал, а я улетел. БезУчителя нам вместе делать было нечего. Мы понимали Его, но не друг друга. Незнаю, что сталось с моими товарищами, но не думаю, чтобы кто-то из них пожелалостаться на осиротевшем острове. Лисица и змей умели плавать, а Рокуэн был изнас самым изобретательным. Он мог соорудить плот или просто воспользоватьсякорягой, не знаю.

Мне было легче. Я просто подавил горестный стон и взлетелтак высоко, как только позволяли мои крылья (в каждом по двадцать одномумаховому перу). Когда я бросил последний взгляд из-под облаков на мир, гдепровёл детство и юность, кофун предстал передо мной запертой дверью рая, ключот которого навсегда утрачен.

Несколько лет я скитался по японским островам. Изучал мир, постигалсебя. Научился питаться любой дрянью, не содержащей отравы. Защищаться,спасаться бегством. Доводилось и убивать, за пределами рая без этого никак.Оправдывался я словами Учителя, который говорил, что все мы часть одной Жизни,поедающей и питающей самоё себя. Если так, то почему я должен быть пищей, а неедоком?

Я был молод и любознателен. Любознательность и привела меняна корабль моего первого питомца, капитана Ван Эйка, отплывавшего из Нагасаки вГолландию с грузом шёлка и фарфора. С той поры, вот уже четверть века, я нерасстаюсь с морем.

Иногда я спрашиваю себя, почему из всех обитающих на Земномшаре тварей я привязался именно к людям? Ответ прост: потому что из этой породыбыл Учитель. Он и меня сделал человеком — во всём, кроме обличья. Ибо мы — то,чем мы себя ощущаем, а не то, как выглядим со стороны, не правда ли?

Люди смешны, жестоки, неблагодарны, но моя карма — жить сними и ради них, ибо, служа человеку, я словно бы возвращаю свой долг Учителю.И это согревает моё Ки.

С другой стороны, разве у меня есть выбор? Я порченая птица.Никогда мне не найти себе пары, никогда не заботиться о птенцах и о подруге(мы, пурпурно-чёрные попугаи, однолюбы и прекрасные отцы), да и где её взять,супругу, когда я последний в роду?

Я обречён на вечное одиночество, но, отравленный общением сУчителем, я не могу жить один. Мне нужно смотреть кому-то в глаза, садиться наплечо, оберегать, помогать и наставлять. Всякий из моих моряков был уверен, чтоон — мой хозяин, и очень удивился бы, если б узнал истину.

А истина в том, что это они — и голландец, и англичанин, ифранцуз — были моими питомцами. Наверное, примерно такие же чувства испытываетиндийский слон по отношению к своему хозяину. Слоны живут намного дольшечеловека. Это великодушное могучее животное передают от отца к сыну, какглавное семейное достояние. Если у слона есть чувство юмора (по моимнаблюдениям, должно быть), лопоухому наверняка смешно, что маленькоенедолговечное существо, которое его кормит и обслуживает, почитает себя«хозяином».