Волк колеблется.

– Раз Орсо пригласил его сюда в качестве гостя, что он скажет, когда вернется и обнаружит, что его чада обглодали его косточки? – спрашиваю я.

Волк трагически вздыхает и делает жест рукой. C Сен-Жюста снимают путы, но когда хотят вытащить у него изо рта кляп, я протестую.

– Оставьте так. Мне нужна будет тишина, пока я буду строить планы. И руки тоже не развязывайте.

Так он не сможет выдать нас криком или задушить меня за то, что несколько лет назад я выкрала у него пистолет.

– Развяжите только ноги, чтобы он мог бежать.

Сен-Жюст издает очень недовольное мычание. У меня это вызывает улыбку.

– Держитесь все вместе, туннели очень ненадежны, – предупреждает меня Волк, когда четверо Призраков, увлекая за собой Сен-Жюста, исчезают в темном проходе.

– Благодарю вас, Мастер Призраков, – кланяюсь ему. – Nous sommes d’un sang. Мы одной крови.

– D’un sang, – отвечает Волк. – Если вы выживете и найдете его, скажите нашему Отцу, что мы все его ждем.

Волк прав: туннели, украшенные человеческими костями, переплетаются как паутина, образуя бесконечную запутанную сеть подземных путей. Гаврош и другие Призраки двигаются легко, резко и неожиданно сворачивая, подталкивая за собой Сен-Жюста, а я стараюсь ни на шаг от них не отставать, понимая, что без них мы сразу потеряемся в темноте.

Наконец Призраки замедляют шаг, туннель сужается, и мы начинаем подниматься. На поверхность ведут извилистые ступени, сырые и скользкие, и вот мы видим полосы света, которые проникают к нам сквозь решетку. Самый крупный из Призраков вытягивает вверх руки и с легким металлическим лязгом отодвигает решетку в сторону. Гаврош карабкается на плечи самого большого Призрака. И вот мы уже на поверхности.

Моргая, я вылезаю под ослепляющий свет уличных фонарей. Почти сразу ощущаю запах, соленый и гнилой. Запах застарелой крови.

Я знаю, где мы.

Мы вышли на поверхность под Мостом Менял, низким и приземистым. Вода вонючего змея, Сены, сильно опустилась, оставив после себя толстый зловонный слой мусора и помоев со всего города. Этти указывает куда-то пальцем, и я поворачиваю голову. Кажется, будто темная грязь по берегам реки движется, колышется и скользит вперед, как огромное чудовище с тысячей сияющих глаз. Я улыбаюсь.

Беспризорники.

Этот город легко может загнать тебя в отчаяние. Так живут беспризорники, уличные мальчишки, и оборванцы-старики, мужественно бродящие по берегам реки среди груд разлагающихся трупов животных, сжигаемых химикалий и разнообразного мусора в поисках чего-нибудь, что может им пригодиться: кусочка металла, обрывка кожи, древней монетки, оставшейся еще со времен паризиев[10], кольца, вынесенного на берег после одного из множества самоубийств.

По скользким ступенькам мы карабкаемся еще выше и выходим на улицу. Мост превращается в дорогу, та в свою очередь ведет к закрытой площади. По левую руку видна жандармерия. Я хмурюсь. Чада Двора чудес обычно стараются держаться подальше от стражей порядка, продажных и глупых прислужников Тех-кто-ходит-днем.

В окнах жандармерии горит свет. Позади нее возвышается массивное здание с башнями, отбрасывающее ужасающие тени на мостовую.

С болью вспоминаю сейчас собственные слова «Я Черная Кошка гильдии Воров. Нет такого места, куда я не могла бы войти».

Вот глупая.

– Где мы? – спрашивает Этти у моего плеча.

– Это Большой Шатле.

Услышав ответ, она замирает и недоверчиво смотрит на меня.

Так вот о чем говорили Призраки.

Они знали. Они все знали об этом. Кордей, баронесса Комаид. Даже Волк, но он все-таки пытался предупредить меня.

«Наверное, ты очень хорошо умеешь пробираться в разные неприступные места», – сказала Кордей.

Им нет никакого дела до Этти.

Они хотят спасти Мертвого барона из Шатле, самой страшной тюрьмы в городе.

Никому и никогда не удавалось тайно проникнуть в Шатле. Более того, никому и никогда не удавалось тайно его покинуть.

Я осматриваюсь в поисках хоть каких-то зацепок. Табличка на углу улицы гласит: «La Vallée de Misère». Долина скорби. Подходящее название для улицы. В темноте ясно слышится звон Самаритянки – огромных башенных часов, отбивающих время.

Думай, Нина.

У входа в Шатле – двое часовых, еще двое – на башнях. Они сменяются строго по часам, так что кто-то постоянно несет вахту. Войти внутрь невозможно. Вообще-то к башне даже близко не подойти, ведь она находится вплотную к жандармерии, откуда регулярно выходят жандармы для патрулирования окрестных улиц. Как можно незаметно пробраться мимо такого количества охраны? Но даже если окажусь внутри, как выбраться потом наружу, да к тому же с еще одним человеком? Это невозможно.

– Как часто жандармы совершают обход улиц? – спрашиваю я у Призраков.

– Они кружатся беспрерывно, и в темноте, и при свете дня.

Я качаю головой, услышав характерный для Призраков ответ. Правильно разговаривать с Призраками – отдельное умение.

– Сколько кругов между ударами часов?

– Четыре захода, – отвечают они.

– Это значит, каждые пятнадцать минут, – перевожу я для Этти.

Недостаточно времени для того, чтобы проскользнуть мимо них с улицы. Или чтобы незаметно вскарабкаться на башню Шатле.

Закрываю глаза и слушаю голос города. Улавливаю его пульс: в нем бьются годы войны, смерть и страдания. Здесь располагается все худшее, что есть в человечестве. Улицы умыты кровью, грязью и болью.

Поднимаю голову и принюхиваюсь: гниль, смерть и отбросы. Я ухмыляюсь.

– Кажется, у меня есть план.

Я подаю знак Призракам, и мы вместе двигаемся вперед, держась в тени, избегая бледного света уличных фонарей.

– Один остается здесь на страже, – приказываю я, когда мы останавливаемся.

Гаврош удивлен. Он настойчиво указывает на темную башню. Я знаю, что Орсо там, но мы не пойдем бодрым шагом прямо в освещенный двор, полный несущих вахту жандармов. Мы пойдем длинным окольным путем.

Сначала я приказываю Призракам оставить Сен-Жюста в темном переулке и опять связать ему ноги. Он что-то рычит мне сквозь кляп, а я в ответ еле заметно улыбаюсь.

– Это совсем ненадолго. Я скоро вернусь, обещаю, – говорю я через плечо, когда мы без всякого смущения оставляем его там одного. Он будет только мешаться под ногами, а мы не можем себе позволить, чтобы он задерживал нас всех.