– Я не пью.

– Я не напиваться тебя приглашаю. Просто возьмем бутылочку винца и за часок с ней управимся.

– Не обещаю: не знаю, как завтра у меня со временем.

– Буду ждать звонка.

– Погоди, – вдруг вспомнил Высоков, – а ты и вправду номинировался на телевизионную премию?

– Что-то вроде того. Номинировалась передача, которую я снимал. Это Ипат, то есть Пашка Ипатьев, сделал свою программу. Называлась «Город принял»… Смотрел, наверное…

– Не смотрел, но слышал о ней. Это ведь криминальные новости?

– Типа того. Очень была популярная передача, ее выдвинули на премию, но не дали, а потом и вовсе закрыли, сказали, что мы очерняем действительность: зачем показывать чиновников-взяточников и казнокрадов, подпольные казино и бордели… Разогнали такой коллектив! Пашка всех лучших собрал, даже с рекламными роликами завязал, хотя в деньгах терял много…

Высоков не собирался идти в бар, но весь следующий день думал о предложении Лапникова. Идти хотелось, но и к Насте хотелось вернуться пораньше. Он скучал по ней и по ее голосу, хотя сам же и запретил ей звонить ему на работу. Но когда прилетел звонок от бывшего одноклассника, вдруг понял, что заскочить в бар нужно: не на часок, разумеется, а минут на сорок.

– Ну как у тебя со временем? – поинтересовался Алексей.

– К семи подъеду, – пообещал Владимир Васильевич.

Персональный «вольво» подвез его к дому, но во двор заезжать не стал. Высоков сделал вид, что направляется к своему подъезду, а сам, проследив, когда служебная машина скроется из глаз, начал переходить улицу.

Когда-то на месте этого бара было кафе с обшарпанным интерьером, но школьники часто заглядывали сюда, потому что еще два десятка лет назад здесь продавали мороженое на развес и колу в розлив. Мороженое накладывали шариками в металлические вазочки: крем-брюле, черносмородиновое, шоколадное, ореховое, сливочный пломбир, а сверху поливали сиропом. Продавали еще и сухое вино, но на него не было спроса: зачем кому-то тратить лишние деньги, покупая с наценкой, ведь рядом магазин, можно взять там то же самое, только дешевле, и выпить в месте более приятном – например, на лавочке во дворе или на детской площадке.

Помещение изменилось: теперь здесь была длинная барная стойка с высокими стульчиками вдоль нее, в зале несколько столиков, а на стене большой телевизионный экран. За стойкой стояла женщина со знакомым лицом, еще одна в короткой юбочке сидела напротив. Обе смотрели на Высокова и улыбались.

– Ты прости, – вздохнул Лапников, – но я сказал Ленке Саленко, что мы встречаемся, вот и она подвалила.

Женщина в короткой юбочке соскочила со своего стульчика, обняла Владимира Васильевича и поцеловала.

– Приветик, – сказала она, продолжая улыбаться, – сто лет с тобой не виделась.

– Да и я столько же, – подключилась барменша, – а ты что, не узнал меня? Я – Тамара Новикова.

– Узнал и тебя, и Лену: вы практически не изменились.

– Хватит врать! – закричала обрадованная таким комплиментом Саленко. – Мы скоро бабками станем.

– Этот бар, кстати, Тамаре принадлежит, – просветил Лапников, – мы сюда заходим иногда и даже отмечаем разные праздники, чтобы поднять товарооборот.

– А все жалуются, мол, денег не хватает, – удивился Владимир Васильевич, – а вот обычные люди стали владельцами такого шикарного заведения.

– Так сколько мы сюда еще вложили, – начала оправдываться Тамара, – муж квартиру, которая досталась от бабушки, продал, все равно не хватило. Кредит даже под залог недвижимости не дают. Леня Фишкин познакомил с человеком, который дал необходимую сумму, но попросил за это половину доли. Теперь мы с ним рассчитываемся, почти всю прибыль отдаем, и конца края этому нет.

– Не пытались с этим человеком договориться?

– С такими людьми не договариваются. Лишний раз рот откроешь – еще больше будешь должен, если вообще живым останешься.

Пока Высоков разговаривал, Алексей с Леной Саленко сдвинули два стола и стали подвигать к ним стулья. Увидев это, Высоков понял, что застрял здесь надолго: наверняка сейчас придут и другие одноклассники, не ради встречи с ним, а чтобы повеселиться среди недели. Наверняка это заранее спланированная операция: все ведь знают, что у Высоковых есть загородный дом, в котором Владимир проводит каждые свои выходные. А раз так, значит, не пройдет и четверти часа, как подтянутся и остальные.

Лапников отошел в сторону и негромко с кем-то беседовал по телефону, прикрывая и трубку, и рот ладонью. До Владимира Васильевича доносилось:

– …Да нормально ты выглядишь… Хватит комплексовать… Ничего ты не хромая…

Высоков посмотрел на часы – четверть восьмого: пока все соберутся, пока рассядутся, начнутся воспоминания – у каждого ведь найдется что-то сказать… Раньше полуночи отсюда уйти не удастся. Когда эти люди работают? Он вдруг поймал себя на мысли, что назвал одноклассников – тех, с кем вместе учился и дружил, – «этими людьми», словно он и в самом деле считает себя иным – не то чтобы высшей касты, но отличающимся от них чем-то исключительным, присущим только ему или немногим другим, которые не собираются ни с того ни с сего в будние дни в дешевых кафешках. Поймал себя и растерялся от неожиданности, испугался, словно его поймали на месте преступления.

Открывались и закрывались двери, заходили бывшие одноклассники, все радовались этой встрече, обнимали Высокова и друг друга так, словно не виделись долгие годы. Но ведь все они встречаются часто и не только потому, что живут в одном тесном квартале, спрятавшем внутри себя старую кирпичную школу.

Владимир Васильевич вышел на улицу и позвонил Насте.

– Лапников, что приходил вчера, обманом затащил меня в кафе напротив. Думал поговорим часок, но тут почти весь наш класс. Если не веришь, выгляни в окно гостиной и посмотри налево. Я помашу тебе рукой.

– Я тебя вижу, – сказала Настя.

Он увидел ее в окне четвертого этажа и помахал рукой.

И тут же к нему подскочил Пашка Ипатьев:

– Привет, Высокий.

Конечно же на встречу пришли не все: только пятнадцать человек – ровно половина класса. Конечно же поставили фильм Лапникова, смеялись, показывали на экран пальцами. Потом каждый говорил о том, кем он стал, заканчивая, как по договоренности, одной и той же фразой: «Я жизнью доволен». Или «Я жизнью довольна!»

Антонова не пришла, но за нее выступил бывший муж.

– Таня в том году должна была поехать на Олимпиаду. И без нее другие девочки взяли «золото» в эстафете. Но она могла бы выиграть еще два персональных «золота» в спринте и забеге на четыреста метров. У нее были фантастические результаты на тренировках. Тренер перед всеми соревнованиями ей говорил: «Не гони: оставь все рекорды до Олимпиады». Он же и вез ее домой с базы. Машину занесло, они трижды перевернулись. Подушки безопасности спасли тренера, спасли жизнь Тане, но только не ее ноги. А вы помните, какие у нее были длинные ноги! Она эти чертовы барьеры вовсе не замечала, над землей летела…