– И никаких больше свечей.

– Это я ему уже пообещала.

* * *

Виви сразу заметила предмет на каминной полке, как только вернулась тем вечером домой. Выглядела эта штука очень похоже на ту, что подарил ей мистер Розенблюм, но вместо чашечек для свечей на подсвечниках были установлены маленькие лампочки. Лампочки не горели, но из-под основания светильника к розетке у камина шел провод.

– Что это? – спросила она, когда Шарлотт вышла из кухни.

– А на что это похоже?

– Я думала, ты неверующая.

– Я неверующая, но решила, что если уж у нас будет елка, то и менора не помешает. Экуменическое торжество. Мир на земли и в человецех благоволение. И Господь благослови всех и всякую тварь.

Под взглядом матери Виви пересекла комнату и подошла к камину.

– А как ее зажигать?

– Поверни лампочку.

Виви повернула верхнюю лампочку. Та загорелась. С минуту Виви стояла, разглядывая подсвечник, а потом повернулась к матери:

– Где ты это нашла?

– В Нью-Йорке полно менор. Но эта – от твоего приятеля мистера Розенблюма.

– Мистер Розенблюм подарил тебе еще одну менору?

Шарлотт улыбнулась и покачала головой.

– Одна семья – один подарок. Это мое правило, не его. Я ее купила.

– Ты купила менору?

Шарлотт рассмеялась.

– Ты собираешься повторять все, что я ни скажу, в виде вопроса? Не так уж это и странно. Может, я и не верю в институт религии, но и Скруджем[35] – или какой там у него еврейский эквивалент – меня назвать тоже нельзя.

Не дослушав, Виви повернула первую лампочку справа. Лампочка загорелась.

– Мне кажется, начинать надо с другой стороны, – заметила Шарлотт.

Виви покачала головой.

– Я тоже так думала, но мистер Розенблюм сказал, зажигать надо справа налево. Как читают на иврите.

– Я про это не знала.

Виви обернулась к матери:

– Вот всегда ты говоришь…

– «Как ты всегда говоришь…»

– Как ты всегда говоришь, можно уместить твои знания обо всем еврейском на кончике иголки и там еще останется место для пары миллионов ангелов.

* * *

Смех снова заставил Шарлотт замереть на ступеньках. В этот раз оправдать свой интерес услышанным именем не получалось. Это было любопытство в чистом виде. Нет, это было то, что называется «совать свой нос в чужие дела». Ей хотелось знать, над чем это так смеются Ханна и Хорас. Хотя это тоже было неправдой. Ей хотелось получить подтверждение, что она ошиблась. Да как они могут смеяться вместе, да еще так сердечно, так интимно, после той подслушанной ею ссоры? Но они могли – и они смеялись.

Как-то раз, несколько месяцев назад, Виви вернулась от них и рассказала, что Ханна показывала ей их свадебный альбом.

– Она была очень красивая.

– Она и сейчас красивая – для женщины, которая будет постарше твоей матери.

– И видела бы ты ее платье. Такое длинное, облегающее, а еще у него был просто бесконечный шлейф. Прямо как в кино. Но было так странно видеть его – как он стоит рядом с ней. Мне даже стало немного грустно.

– Больше чем «немного».

– А еще на одной фотографии они целуются. Это тоже было как-то странно.

– Женатые люди, говорят, иногда целуются. Особенно ближе к концу брачной церемонии.

Виви скорчила пренебрежительную рожицу.

– Знаю, знаю. Но это было, я не знаю, так «сюси-пуси». То есть, понимаешь, я просто не представляю их себе в этом смысле.

– Все мы когда-то были молодыми.

– А что, вы с отцом тоже были «сюси-пуси»?

– А как, по-твоему, ты появилась на свет?

– А вы бы остались «сюси-пуси»? Или стали бы как тетя Ханна и дядя Хорас?

– «Сюси-пуси», – ответила она, но вопрос этот заставил ее задуматься, и не только о ее собственном коротком браке – состарились бы они вместе или по отдельности? – но и о Хорасе с Ханной. Когда они охладели друг к другу? Еще до войны? Или их чувства стали одной из жертв мировой катастрофы? А может, никакого охлаждения и не было. Одна подслушанная ссора еще не означает, что браку настал конец. Может, ее собственное настороженное отношение к Ханне помешало ей беспристрастно оценить ситуацию. Французы были ей понятны, но когда дело доходило до американцев, она все еще была очень наивна. Это, конечно, расхожее клише, что, мол, чужой брак – потемки, но ей-то было известно еще меньше, чем другим. У нее попросту не было опыта.

Однажды дождливым утром на первой неделе января Хорас вкатился к Шарлотт за загородку, умудрившись не наехать на зонтик, который она оставила раскрытым в углу, и развернул коляску, оказавшись по другую сторону стола, к ней лицом. Единственное окно все было залито дождем, и ее кабинетик казался каким-то сумрачным, хотя она зажгла верхний свет.

– Хотел тебя сегодня подвезти, но когда позвонил тебе снизу, то никто не ответил.

– Я ушла пораньше, – солгала она. – Нужно было поговорить с учительницей Виви.

Звонок она прекрасно слышала и, стоя за занавесками, смотрела из окна гостиной, как машина, которая приходила за ним каждое утро, отъезжает от края тротуара. То, что она жила на верхнем этаже его дома, было подозрительно уже само по себе. Начни она приезжать в его машине по утрам и уезжать по вечерам – даже представить себе невозможно, что бы начали говорить о них коллеги. И все же, стоя под дождем на автобусной остановке, она не могла не испытывать смутных сожалений.

Он взял папку с рукописью, которая лежала у него на коленях, подался вперед и небрежно швырнул на стол. Она покосилась на название. «Под желтыми звездами».

– Это не справочник по астрономии и не руководство для туристов – на тот случай, если у тебя мелькнули подобные догадки.

– Не мелькнули, – сказала она.

– Уж не знаю, почему агент не послал это тебе. Это твоя епархия, не моя. В общем, глянь, пожалуйста, и скажи мне, что ты думаешь.

– Я могу сказать тебе прямо сейчас.

– Не слишком ли это опрометчиво?

– Может, мое суждение и опрометчиво, но книга эта не ко времени. Быть может, еще лет через десять. Тогда люди будут к этому готовы. Но не сейчас. Пока нет. – Она вспомнила ту послеполуденную площадь сразу после Освобождения, женщину в грязном и драном нижнем белье, другую женщину, державшую собственное дитя под мышкой, точно ненужный багаж, беснующуюся толпу. – Чувства еще слишком свежи.