пожелали меня знать, отказавшись пустить внутрь. Нужно было, чтобы в это время вошел один из моих собратьев, ни много ни мало, как с принцем Наполеоном, и представил меня.

Я обходил коллег с благодарственными визитами, и так очутился у Эрнеста Рейера в живописной квартире на улице Тур-д’Овернь. Он сам открыл мне дверь, явно удивленный тем, что оказался лицом к лицу со мной, ведь я должен был бы знать, что он ко мне не слишком расположен. «Мне известно, — сказал я, — что вы не голосовали за меня, но меня очень тронуло то, что вы ничего не сказали против». Слова эти привели Рейера в хорошее настроение, и он произнес: «Я завтракаю. Не откажетесь разделить со мной яичницу?» Я согласился, и мы долго болтали обо всем, что есть интересного в искусстве. Эрнест Рейер стал мне в последующие тридцать лет лучшим и надежнейшим другом. Избрание в Институт, как легко было предположить, не слишком сильно повлияло на мою жизнь. Она стала, пожалуй, еще труднее, когда, желая продвинуться вперед в работе над «Иродиадой», я должен был давать множество уроков, которые обеспечивали мне надежный основной Доход.

Через три недели после избрания на Ипподроме, располагавшемся тогда рядом с мостом Альма, проходил многолюдный фестиваль. На него собралось более двадцати тысяч человек. Гуно и Сен-Санс руководили исполнением своих произведений. Мне выпала честь дирижировать финалом третьего акта «Короля Лахорского». Кто же не помнит этого замечательного фестиваля, организованного Альбером Византини, одним из ближайших друзей моего детства?

Когда я ожидал в фойе своей очереди выйти к публике, возвратился Гуно, сияя от полученных оваций. Я спросил, каковы его впечатления о зале. «Я чувствовал, что попал в Иосафатову долину», — отвечал он[13]. Позже он поведал мне одну забавную деталь. Множество людей столпилось снаружи и настойчиво хотело войти, несмотря на шумные протесты тех, кто уже занял места внутри. Гуно крикнул громко, чтобы все его услышали: «Я начну только когда все выйдут!» Сей резкий окрик совершил чудо. Волна людей, атаковавших вход на Ипподром, вдруг откатилась назад, они исчезли, словно по волшебству.

20 мая 1880 года в Опере состоялся второй из «Исторических концертов», которые организовал Вокорбей, тогда директор Национальной академии музыки. Там играли мою священную легенду «Дева». Главными и самыми блестящими исполнительницами стали мадам Габриэль Краус и мадемуазель Дарам.

Помните, дорогие мои детки, когда я рассказывал вам об этом произведении, то упомянул, что у меня осталось одно особенно удручающее воспоминание. Нам оказали холодный прием. Лишь один фрагмент удовлетворил собравшуюся в зале публику. Этот пассаж нас заставили повторить трижды, а ныне он входит в репертуар большинства концертов. Это прелюдия к четвертой части «Последний сон Девы». Несколько лет спустя Концертное общество консерватории представило полностью четвертую часть «Девы». Мадемуазель Айно Акте восхитительно исполнила роль Девы. Этот успех полностью меня утешил, стал, так сказать, моим драгоценным реваншем.

Глава 14

Премьера в Брюсселе

Многочисленные путешествия в Италию, странствия, имевшие целью обеспечить успешные представления «Короля Лахорского» в Милане, Пьяченце, Венеции, Пизе и в Триесте, на противоположном берегу Адриатики, не мешали мне трудиться над партитурой «Иродиады», и вскоре она была закончена.

Вас, дети мои, наверное, удивило такое бродяжничество, ибо оно совершенно не в моем вкусе. Однако многие ученики последовали моему примеру, и для этого были основания. Когда мы начинаем карьеру, необходимо давать личные указания всем: дирижеру, артистам, костюмерам, так как партитура часто нуждается в пояснениях, и исполнение по метроному мало соответствует замыслу автора.

С некоторых пор я предоставил делам идти самим по себе, и они идут. Очевидно, с годами я понял, что выбирать, решать, куда следует пойти, для меня затруднительно. И зачем мне лично свидетельствовать почтение всем директорам и актерам, которые теперь прекрасно знают мои произведения? А некогда это было самым заветным моим желанием! Они опережают мои указания, и ошибки в исполнении с их стороны стали чрезвычайно редки, не то что в начале, когда директора и исполнители игнорировали мои намерения и не могли их угадать, ибо мои творения были им совершенно неизвестны.

Мне приятно с искренним волнением вспоминать о том, как я работал в провинциальных театрах, об их милейших директорах, глубоко преданных, как мне казалось, своему делу: Гравьере, Соже, Вильфранке, Раше и многих других, кто имеет право на мою благодарность и безграничную признательность.

Летом 1879 года я обосновался на морском берегу в Пурвиле, неподалеку от Дьеппа. Мой издатель Артман и соавтор Поль Милье приехали провести со мной воскресенье. Когда я говорю «со мной», я немного лукавлю и прошу меня за это простить, ибо я не слишком дорожил обществом этих замечательных друзей. Я привык работать по пятнадцать-шестнадцать часов в день, отдавая сну лишь шесть часов, еда и приведение себя в порядок отнимали остаток времени. Следует признать, однако, что именно такое упорство в труде, не ослабевающее в течение долгих лет, позволяет создать что-то великое.

Александр Дюма-сын, скромным собратом которого по Институту я был уже целый год, проживал в огромном доме в Пюи, рядом с Дьеппом. Такое соседство рождало во мне приятное чувство довольства собой. Я был невероятно счастлив, когда он приехал ко мне в экипаже в седьмом часу вечера, чтобы пригласить на ужин. И к девяти привез обратно, дабы не отнимать у меня время. Это был лучший отдых, какого я мог желать, отдых блестящий и очаровательный, ибо легко догадаться, какое удовольствие доставлял мне живой, искристый разговор с прославленным академиком. Как завидовал я тогда творческим его радостям, которые сам изведал гораздо позже! Он принимал у себя прекраснейших исполнительниц и они играли для него свои роли. Тогда у него гостила восхитительная актриса мадам Паска.

В начале 1881 года я завершил партитуру «Иродиады». Артман и Поль Милье посоветовали известить об этом директора Оперы. Три года, отданные «Иродиаде», были для меня одной непрерывной радостью. Благодаря им я неожиданно открыл в себе способность к самоотречению.

Несмотря не отторжение, какое я всегда испытывал, когда вынужден был стучаться дверь театра, мне следовало решиться на разговор о моем произведении, и я отправился в Оперу, дабы встретиться там с господином Вокорбеем, директором Национальной академии музыки. И вот какой разговор у нас с ним получился:

— Дорогой господин директор, поскольку Опера после премьеры «Короля Лахорского» стала в некотором смысле моим домом, позвольте обсудить с вами мое новое произведение — «Иродиаду».

— Кто автор текста?

— Поль Милье, талантливейший человек, которого я очень люблю.

— Да, мне