на третьем этаже особняка, стоящего на углу площади. Как только мы оказались у него, я начал чтение рукописи. Директор Оперы не останавливал меня, пока я не закончил все пять актов. Я совершенно охрип, а руки у меня отваливались от усталости.

Я сложил листы в старую кожаную папку, и мы с Галле собрались уже уходить, когда Аланзье вдруг сказал:

— Разве ты не оставишь мне ее для копирования?

Я ошеломленно взглянул на Галле.

— Разве вы собираетесь ставить мою оперу?

— Скоро увидишь.

Едва я возвратился в Париж в октябре и вновь обосновался в нашей квартире на улице Женераль-Фуа, с утренней почтой мне принесли бюллетень Оперы, где значилось: «Король. 2 часа. В фойе». Роли достались Жозефине де Решке (два ее брата, Жан и Эдуард, прославились позже), Саломону и Лассалю, для которого это была первая роль. Генеральной репетиции с публикой не было. Впрочем, тогда еще не вошло в обыкновение заполнять зрителями зал на репетиции, которую называли «костюмной», потом на той, что именуют «полковничьей», а после еще на генеральной.

Аланзье, несмотря на то, что опера снискала одобрение музыкантов на репетициях с оркестром, а также всего персонала театра, дал понять, что ставит в своем театре произведение дебютанта, а потому желает наблюдать все собственными глазами вплоть до первого представления. И тут я еще раз скажу, как благодарен этому необычайно доброму директору, который любил молодежь и оказывал ей содействие. Режиссура, декорации, костюмы были просто блестящие, исполнители — высочайшего уровня.

Премьера «Короля Лахорского», состоявшаяся 27 апреля 1877 года, стала одной из самых значительных вех в моей жизни. Помню, как утром 27 апреля Гюстав Флобер оставил служанке свою карточку со словами: «Мне жаль вас нынче утром, но вечером я буду завидовать вам». Хотя о встрече со мной он не попросил.

Не правда ли, как совершенны эти строки! В них — необычайная проницательность человека, написавшего «Саламбо» и бессмертный шедевр — «Госпожу Бовари». На следующее утро я получил от Шарля Гарнье, известного архитектора и крупного художника, такую записку: «Не знаю, возможно, сам зал придал блеска твоей музыке, но, черт возьми! — я отлично знаю, что не потерял из твоего творения ни одной ноты, и нахожу, что оно великолепно. Это истинная правда. Твой Карло»

Большой зал Оперы открылся за полтора года до премьеры, 5 января 1875 года, и критики посчитали своим долгом наброситься на акустику замечательного театра, построенного человеком, понимающим в своем деле более, нежели кто-то из знаменитых его современников. Верно и то, что длилось это недолго, позже, когда речь заходила о произведении столь высокого достоинства, лучше всего отражали суть красноречиво простые слова: «Какой прекрасный театр!» В зале, разумеется, ничего не меняли, но благоволение публики вернуло Шарлю Гарнье заслуженное уважение.

Глава 12

Итальянский театр

Представления «Короля Лахорского» следовали одно за другим, неизменно многолюдные и прекрасные. Так, во всяком случае, я слышал, поскольку в театр больше не ходил. Я оставил Париж, где, как я уже говорил, посвящал все время урокам, и возвратился в деревню работать над «Девой».

Именно тогда я узнал, что крупный итальянский издатель Джулио Рикорди, услыхавший «Короля Лахорского» в Опере, договорился с Артманом представить произведение в Италии. Это было невероятно, так как переводились на итальянский язык и ставились в Италии только произведения великих мастеров. И даже им приходилось порой ждать своей очереди очень долго, тогда как мне повезло, и представился случай сыграть там «Короля Лахорского» сразу же после первых его представлений. Первым оказал мне эту честь театр «Реджо» в Турине.

Вновь встретиться с Италией, познакомиться с ее театрами не только с фасада, проникнуть за кулисы — какое негаданное счастье! Все первые месяцы 1878 года жило во мне это предвкушение. В Италию мы с Артманом уехали 1 февраля 1878 года. Миланский «Ла Скала», неаполитанский «Сан-Карло», старинный «Аполло» в Риме, разрушенный и замененный по желанию публики на творение Констанци, «Пергола» во Флоренции и «Карло Феличе» в Генуе, «Ла Фениче» в Венеции, великолепный театр «Реджо», возвышающийся напротив дворца Регентши на площади Кастелло, один из самых уважаемых в Италии… Тогда, как и в наши дни, они соперничали за звание достойнейших театров страны классических искусств, которые неизменно находили там самый горячий прием.

Нравы в «Реджо» весьма отличались от парижских, похожие привычки я позднее наблюдал в Германии. Как свидетельство уважения друг к другу, здесь царили точность и пунктуальность, не только в артистической среде, но и у тех, кого называют младшим персоналом. Оркестр следовал за каждым движением дирижера. В «Реджо» оркестром управлял маэстро Педротти, впоследствии занявший пост директора консерватории Россини в Пезаро. Он прославился своими искрящимися весельем, полными огня песнями и многочисленными операми, такими как «Маски». Умер он при трагических обстоятельствах. Но я все еще слышу, как он повторяет каждую минуту: «Ты доволен? Я безусловно!»

У нас был тенор, очень известный в то время синьор Фанселли. Обладатель великолепного голоса, он имел досадную привычку выбрасывать вперед руки и раздвигать пальцы. Несмотря на отталкивающий характер этого жеста, многие артисты, которых я знал, использовали его, чтобы, как они думали, усилить воздействие на зрителя, в то время как сами они ничего не чувствовали. Из-за вытянутых таким образом рук тенора прозвали «Пять плюс пять равно десять». На первом представлении были баритон Мендиороз и синьорина Мекоччи.

Нас очень утомляли постоянные переезды. Едва мы с Артманом вернулись в Париж, как снова отправились в Рим, где 21 марта 1879 года давали премьеру «Короля Лахорского». Исполняли оперу известнейшие артисты: тенор Барбачини и баритон Кашман, оба очень достойные певцы, синьорина Мариани, восхитительная певица и актриса, и ее очаровательная младшая сестра.

Директор «Аполло» господин Джаковаччи был странный старикан, очень любезный, всегда веселый, особенно когда вспоминал о премьере «Севильского цирюльника» в театре «Арджентина», на которой он побывал в юности. Легко и красочно он рисовал интереснейший портрет молодого Россини. Уже написанные тогда «Севильский цирюльник» и «Вильгельм Телль» были блестящим свидетельством как остроумия композитора, так и мощи его духа.

Я воспользовался временем, проведенным в Риме, чтобы навестить свою дорогую виллу Медичи. Мне показалось забавным прийти туда… как бы точнее сказать? Ну, ладно, скажем — популярным автором.

Жил я в гостинице «Рим» на Корсо, напротив Сан-Карло. На следующее утро после премьеры, когда я только что проснулся, ибо вернулся накануне поздно, мне принесли в номер записку такого содержания: «Предупредите меня, когда собираетесь выйти из гостиницы, ибо я не спал всю ночь, так громко вас прославляли и