и неодолимая сила управляла моей жизнью. Я был приглашен на ужин к блистательной оперной певице Полине Виардо. Меня попросили что-нибудь сыграть. Захваченный врасплох, я стал напевать фрагмент из своей священной драмы «Мария Магдалина». Будучи лишен голоса, я в то время исполнял собственную музыку с большим воодушевлением. Говоря об этом сегодня, надобно признать, что, при всей неуверенности в своих вокальных данных, я обладал артистическими способностями, которые оказывали определенное воздействие.

Итак, я пел, если это можно так назвать, когда мадам Полина Виардо, склонившись над клавиатурой и наблюдая за движениями моих пальцев, спросила с глубоким чувством: «Что это?» «Произведение моей юности «Мария Магдалина», у которого нет более надежды быть исполненным», — отвечал я. «Вот как? — произнесла она. — Ну так это случится теперь, и я сама стану вашей Марией Магдалиной». Я тут же снова пропел сцену с Магдалиной у креста: «О возлюбленный мой! Под мрачным твоим венцом…»

Когда мой издатель Артман узнал об этом событии, ему захотелось насолить Паделу, который, познакомившись с партитурой, решительно ее отверг, и он совместно с Дюкнелем из «Одеона» организовал новые «Народные концерты». Оркестром в этом новом предприятии для широкой публики дирижировал мой старый товарищ по консерватории Эдуард Колон, которого я уже выбрал для исполнения «Эриний». Издательский дом Артмана поддерживал контакты со всеми представителями талантливой молодежи, включая и Сезара Франка, чьи великолепные произведения еще не были широко известны. Магазинчик в доме номер 17 по бульвару Мадлен стал постоянным местом встреч музыкантов. Частью этого сообщества стали Сен-Санс, Бизе, Лало, Ольмес. Они весело и воодушевленно, со всем пылом своей веры рассуждали там о великом искусстве, которое должно было прославиться благодаря им.

Первые пять программ «Народных концертов» были посвящены Сезару Франку и другим композиторам кружка. На шестом и последнем была полностью исполнена «Мария Магдалина».

Глава 10

Радости и печали

Первое совместное прослушивание «Марии Магдалины» состоялось в девять часов утра в небольшой гостиной дома Эрара на улице Мэль, где прежде давали камерные концерты. Мадам Виардо пришла раньше назначенного времени, так спешила она услышать первые такты моего произведения. Прочие исполнители пришли немного позже. Репетициями оркестра руководил Эдуард Колон. Чтение партитуры чрезвычайно интересовало мадам Виардо. Она проявила себя весьма сведущей в композиции. Замечательная певица и драматическая актриса, она была к тому же и серьезным музыкантом, женщиной, одаренной во многих отношениях.

11 апреля в зале «Одеона» собралась обычная публика, всегда присутствующая на генеральных репетициях и премьерах. Театр открыл двери «всему Парижу», представленному сотней персон, которым приглашение на «генеральную» или премьеру казалось желанной привилегией. Пресса тоже явилась.

Что до меня, я укрылся за кулисами вместе с взволнованными исполнителями. По выражению их лиц можно было подумать, что они призваны произнести некий высший приговор, стать голосом, предвещающим, как повернется далее моя жизнь. Я совершенно не способен был предположить, каковы могут быть реакции публики в зале. Так как на следующий день мне предстояло выехать с женой в Италию, я лишался возможности быстро узнавать новости. Первый отклик на «Марию Магдалину» настиг меня в Неаполе. Он пришел в виде трогательного письма, которое адресовал мне неизменно благожелательный Амбруаз Тома. Вот что написал мэтр, чрезвычайно внимательный ко всему, что имело отношение к моей артистической карьере:

«Париж, 12 апреля 1873 года.

Сегодня я возвращаюсь к себе в деревню и, пожалуй, сожалею о том, что не повидался с вами до вашего отъезда. Мне хотелось, дорогой друг, сразу поведать вам об удовольствии, что я испытал вчера вечером, и о том, как я рад вашему блестящему успеху.

Поистине, вот произведение глубокое, благородное и в то же время трогательное. Оно очень современно, но вы отлично доказали, что можно следовать по пути прогресса и оставаться при этом ясным, строгим и гармоничным. Вы волнуете, потому что взволнованы сами. И я покорен так же, как все, и более, чем все. Этим вы обязаны высочайшей поэтичности священной драмы. В мистическом сюжете вы, несмотря на обилие мрачных нот, выдержали чистоту стиля и проявили себя колористом, сохранив волшебство и свет.

Радуйтесь, ваше творение вернется и останется навеки.

До встречи, обнимаю вас от всего сердца. Передайте мой горячий привет мадам Массне.

Амбруаз Тома».

Я перечитывал драгоценное письмо. Оно не выходило у меня из ума, столь сладостно и весомо было принесенное им утешение.

Садясь на судно, что должно было отвезти меня на Капри, я все еще предавался приятным мечтам, когда увидел запыхавшегося слугу из гостиницы, где я остановился, он бежал вслед с пачкой писем в руках. Письма были от парижских друзей, радовавшихся моемууспеху и спешивших поделиться со мной этой радостью. К пакету был приложен номер «Журналь де деба». Его прислал мне Эрнест Рейер, в нем была напечатана статья за его подписью с похвалами моему произведению, одна из самых волнующих, какие я когда-либо получал.

Итак, я возвратился в страну, столь сильно опьяняющую своим очарованием, посетил Неаполь, Капри, затем Сорренто — живописнейшие места, пленяющие красотой, овеянные ароматом апельсиновых деревьев, и все это — после самого незабываемого вечера в жизни. Я пребывал в невыразимом восторге. Через неделю мы приехали в Рим.

Едва мы заселились в гостиницу «У Минервы», как получили любезное приглашение на завтрак от директора Французской академии, члена Института, знаменитого художника Эрнеста Эбера. По этому случаю собралось несколько пансионеров. Из открытых окон директорской гостиной, увешанной великолепными коврами Детруа, представлявшими историю Эсфири, мы наслаждались мягким дыханием прекрасного дня. После завтрака Эбер попросил сыграть ему несколько отрывков из «Марии Магдалины», похвалы которой уже долетели к нему из Парижа. На следующий день меня пригласили живущие на вилле пансионеры. Я испытал огромное волнение, оказавшись в той самой столовой со сводчатым потолком, где мой портрет повесили рядом с изображениями других обладателей Большой премии. После завтрака в студии, выходящей в сад, я рассматривал “Gloria victis”[8], шедевр, призванный обессмертить имя Мерсье.

Если же говорить о «Марии Магдалине», признаюсь вам, дети мои, что, как я предчувствовал, это произведение должно было иметь сценический успех. Однако мне пришлось тридцать лет ждать, чтобы это предчувствие сбылось. Все подтверждало мнение, что с этой священной драмой я здорово попался.

Первым отважился поставить ее господин Соже, директор оперы в Ницце. Он снискал успех, а я, в свой черед, отблагодарил его. Нашей первой Марией Магдалиной в театре стала Лина Пакари. Голос, красота, прирожденный артистический талант словно предназначили ее для этой роли, и когда позднее тот