Такие же как я! Мы все одинаковые!

И эта кроха?

Ее тоже выбросили из семьи…

Ладно, Катюша, где мы с тобой поговорим? — огляделась женщина.

Здесь и поговорим. У нас друг от друга секретов нет! — глянула Катька на мать холодно, жестко.

Расскажи мне, как ты оказалась на улице? — попросила тихо.

Как? Выперли меня, вот и все! Под задницу! Отец пьяный спал. Даже не проснулся, а я со взрослой бабой не сумела б справиться.

Ты потом пыталась прийти к нему? К себе домой?

Мне пообещали голову оторвать, если попытаюсь возвратиться.

Значит, спился окончательно…

Видела соседку не так давно. Она говорила, что отец на лечении. До белой горячки ужрался. А ключи от квартиры…

Они нам не нужны! Это его жилье. Да и в нем ли главное?

Скажи, где ты была? Почему ни разу не пришла и оставила меня с ним?

Катя, это, девочка моя, особый разговор. Не по моей вине… Что я могла? Меня лечили. В психушке! А он выжил и воспользовался! Сделал все, чтоб мы не виделись, — отвернулась к окну, вытерла глаза.

Ты тоже алкашка? — вырвалось удивленное на крике.

Нет! Я никогда не пила. И твой отец стал выпивать, когда ты родилась. До того в рот не брал. У него было другое… Таскался по бабам постоянно. Я терпела долго. Хотела уйти, но он сне сказал, что тебя не отдаст. А если я заберу тебя у него, он разыщет и упрячет в психушку. Твой отец работал юристом и на подлости был горазд. Я не хотела лишаться тебя и молчала. Никому из родственников, даже своей матери, не говорила, как живем. А он наглел. И однажды, когда вернулась со смены, а работала тогда медсестрой, застала его со своею подругой в постели. Оба были пьяные. Я плохо помню, как все случилось, как схватила молоток, как ударила его. В себя пришла уже в психушке. Там я узнала, что натворила в бешенстве. Меня хотели осудить, но адвокат доказал, что я пошла на это невменяемой и отвечать за свое не могла. Это называется состоянием аффекта Но никто не знал, как каждый день он изводил меня. Нет, избиение — мелочь в сравнении с тем. Он истязал мою душу постоянно. Я не вылезала из дур и деревенщины, я была хамкой и быдлом. Он говорил, что для меня петля и то награда, что я испортила ему всю жизнь, — всхлипнула женщина. — Я предлагала ему разойтись тихо, но в том случае, если он отдаст тебя. Он не соглашался ни в какую…

А зачем я ему была нужна? — удивилась Катька.

Кроме тебя, у него не будет своих детей. К тому же, именно тебе завещана его матерью квартира в Ленинграде.

Катька тихо охнула.

Его мать умерла, но завещание осталось. Я не знаю, как он решился лишиться тебя? Может успел переоформить ту квартиру. Хотя водка и шлюхи побили его окончательно. Когда меня оправдали и выпустили из психушки, я попыталась забрать тебя. Но твой отец вышвырнул меня, сказав, что убийце, сумасшедшей не может доверить дочь. Он же устроил так, что я никуда не могла устроиться на работу. И на прежнее место меня не взяли. Оболгал негодяй. А когда я снова пришла к тебе, не впустил, пригрозив сообщить в психушку, что у меня снова начались приступы маниакальности, и меня упрячут туда уже до конца дней. Меня и впрямь навестила врач и предупредила… Хорошая женщина. Правду сказала: «Пойми, Люба, муж у тебя подонок! От него держись подальше, покуда на воле ходишь. Иначе опять тебя спровоцирует и в тюрьму или в психушку на долгие годы упрячет. Берегись негодяя. Знаешь, какую охоту устроил он на твоего адвоката? Добился своего, и того с работы выкинули. Скольким тот человек помог, а теперь бомжует. Погибает мужчина, зато твой бывший цветет и пахнет. Отвалялся у нас с полгода. От запоев лечили. До белой горячки дошел. А теперь «торпеду» ему вшили. Да еще несколько сеансов гипноза провели. Пить перестал, работает. Уж не знаю, как живет, но, говорят, за ум взялся…». «Еще кастрировать его нужно было. Для полного счастья. У всех людей по одному недостатку. Этот с целым букетом. Его и могила не исправит. Гад, не человек!», — сказала я ей. Врачиха согласилась и добавила, чтоб прислушалась я к ней, не лезла бы в петлю головой добровольно. Я ей сказала, что он меня не интересует, лишь бы тебя забрать. Она посоветовала: «Подожди, Люба! Хоть пару лет! Подрастет дочка, когда ее желание жить с тобой ляжет в основу решения суда. Ведь сейчас она малолетка. Кто прислушается к ее словам? А в четырнадцать обязаны! Вот тогда и возьмешь реванш. А пока терпи и не высовывайся!» — всхлипнула женщина, — Я много раз ждала тебя возле дома, чтобы хоть мельком увидеть. У школы высматривала. Спрашивала ребятишек двора о тебе. Отвечали, мол, не знаем, не видели, не дружим с ней. И я умоляла их вызвать тебя во двор, поиграть с ними. Они шли, а вскоре возвращались, сказав, что им не открыли. В школе ответили, в списках не значишься. И я поняла — увез тебя в Ленинград к своей сестре. От меня и от себя подальше. Туда я не могла поехать Не за что.

А почему он меня не отдал? Ведь я ему не нужна! Он никогда не любил и не заботился обо мне. Не пойму, из-за чего все? Духарился? Но ведь столько лет! Почему не искал, когда ушла? Тебе в нашем дворе даже соседи могли сказать, что я бомжую и давно не живу дома. Они видели меня на базаре. Да и ты… Сотни раз я проходила мимо тебя…

Ты очень изменилась, Катюшка! Изросла. Раньше была похожей на бабку, мою мать. Теперь вроде на меня! — улыбнулась слабо.

А где ты живешь теперь? — спросила Катька.

Комнатушку снимаю.

Почему здесь не стала жить? Ведь этот дом твоей матери, а значит твой!

Да, но отсюда очень долго добираться на работу. Далековато. Ну, как за день вымотаешься, почти двенадцать часов на ногах, кое-как до койки добираешься. Ноги гудят. А в последнее время сердце сдавать стало. Болит несносно. Едва выдерживаю до конца дня.

А мы здесь уже давно живем! — встряла в разговор Зинка и стала рядом с женщиной, заглядывая ей в глаза. Та поняла, погладила девчонку по голове. Зинка взвизгнула от радости. Вся напряглась. Как давно это было. Кто последний гладил ее?

Ну да, конечно, Колька-Чирий кулаком по макухе. Так, что разом мордой в грязь воткнулась. И рыкнул козел: «Грызи землю, гнида! И клянись, что никогда больше не возникнешь здесь!».

Погладить по голове не торопились и в семье. Вот дернуть за ухо так, чтобы обоссалась, это сколько хочешь. А потом поднять на смех… Сами с детства и того не видели, кроме оплеух и пинков, еще пороли. Зинку ни разу плетью не выходили. Может, потому так и не дошло, за что из дома выгнали.

А девчонка стоит, улыбаясь. Ведь вот чужая мать, а по голове погладила. Тепло подарила. Как это здорово, когда взрослые умеют замечать детей, даже чужих, угадывать их желания. И не ругаться, не кричать, а молча, тихо погладить голову, плечи, обнять и, прижав к себе бережно, сказать самые простые и дорогие слова: «Дочка моя, ласточка, солнышко ненаглядное! Как я люблю тебя, цветочек мой!».