Не унывала только Шурка. Она тормошила всех подряд. Поев, схватила куклу, какую ей принесли с помойки мальчишки. Зинка отмыла игрушку, и Шурка теперь ни на минуту не расставалась с нею.

Кать! А ты какую хочешь? Поиграй! — предложила девчонке, та отказалась.

И тебя не хочут. Поняла? Потому что детей кормить надо и жопу мыть! Это не любят большие. Я хожу с немытой, и ты терпи! — говорила кукле. А потом спросила Катьку: — Ты меня тоже бросишь скоро?

Отстань, Шурка! — хмурилась девчонка. Малышка полезла под стол к Голдбергу, попыталась оседлать пса, тот зарычал.

Вы все сегодня злые. Даже поиграть не с кем. Со мной вовсе чужие тетки и дядьки не ругаются, а вы совсем свои, а гоните меня. Совсем плохо с вами стало. Холодно. Как на улице, — скривила губенки, готовая заплакать.

Шурка! Иди ко мне. Не злись, никто тебя не ругает. Мы любим тебя. Просто у Кати плохое настроение. Она устала. Вот отдохнет, и мы с тобой поиграем. А хочешь, с мальчишками в прятки? — предложила Зинка.

Давай в прятушки! — обрадовалась малышка и тут же полезла под койку.

Катьку понемногу растормошили. Отвлекли от воспоминаний, не надолго вернули в детство.

Она искала Шурку в подвале и под печкой, под лавкой и столом. Малышка визжала от восторга.

Как дорого было ей это тепло и внимание, без какого никак не прожить. Она обнимала всех, улыбалась каждому, прижимаясь маленьким тельцем к тем, кто успел опалить на морозе саму душу.

Шурка уснула рядом с Женькой. Вспотевшие волосы прилипли ко лбу, вискам. Мальчишка бережно укрыл ее одеялом. Боясь громко дышать, осторожно встал, подошел к Катьке:

Чего мучаешься? Если б наша мать была жива, я ушел бы к ней не оглядываясь. И Димка тоже. А ты?

Меня не позвали. Только предложила встретиться. Да и о чем ты, Женька? Тебя твоя мать не оставила отцу-пьянице, не прогнала. Не отказалась. Она умерла. Не хотела вашего сиротства. А нас, всех троих, вышвырнули! Живые! Чуешь разницу? Ты — сирота! А мы — бомжи! Вам нечего стыдиться. Мать до последней минуты любила вас обоих! И не отказалась! А мы как лишние щенки. Теперь, когда выжили всем назло, может и позовут, чтоб помогали прокормиться. Раз сумели уцепиться за жизнь, глядишь, не станем нахлебниками. Кому нужна такая семья? Она ничуть не лучше кодлы Кольки-Чирия. Так в ней даже заступались иногда и за меня. А мать? Она даже ни разу не пришла, не проведала, не знала, что давно не живу у отца. Да и теперь зачем я ей? Не болело сердце. Не искала! Забыла. И мне не стоит о ней думать. Пусть все останется как есть. Мы давно чужие. Своими не становятся, ими рождаются. Конечно, так хочется нормально жить. Только с нею не получится. Не смогу простить и забыть все.

Кать! Но ты же девчонка! Тебе надо жить в доме. Пусть плохая, но мать будет рядом. Когда нет ни кого, совсем плохо. Это мужики могут жить хоть где. Тебе — нельзя. Ты растешь. Когда вовсе большой станешь, надо свою семью завести. Девкам нельзя жить одиноко. Если из-за нас, не думай, мы не пропадем. Если б меня мама позвала, я босиком по снегу, даже в могилу к ней убежал бы! У нее, наверное, было бы куда как лучше, чем среди живых, — вздохнул мальчишка.

У тебя мать! А у меня?

Во, даешь! Чего загодя тарахтеть, если не знаешь, что стряслось, почему ты с отцом осталась. Ты послушай, уж потом решай.

Я ей про кавказцев сказала, а она — глаза по тарелке. Мол, они тут при чем? Никогда фруктами не торговала, только колбасой!

Во! Значит, зазря обосрали! Я и говорю, встреться с нею. Не линяй из дома! — настаивал Женька.

А может, она вовсе и не позовет к себе. Только в гости на праздники! Столько время прошло, даже не объявлялась! Или сама сюда насовсем жить придет.

Нет! Она как все! Подразнила! Сама навовсе не появится, — съязвила Зинка, какой было очень обидно, что ни к ней придет мать поговорить как со взрослой, а к Катьке. Вот и решила заранее остудить, чтоб не очень ждала и надеялась.

Зинка раньше других смекнула, что если Катька уйдет к матери, то ей с Шуркой и мальчишками придется выметаться из этой пусть старой, но избы, на холодную улицу и жить где попало.

Она очень не хотела выдавать этих опасений и молчала, крепилась изо всех сил.

Дура ты, Зинка! Сбрехать могут друг другу чужие! Зачем Катькиной матери понадобился б выходной? Ведь если она не придет, с базара все равно никуда не денется. И Катюха за брехню сможет ей в рожу наплевать! — встрял Димка.

Придет она! Уж не знаю с чем, но заявится. И плевать ей не за что! Она тетка! Схватит за ухо, вместе с башкой оторвет.

Вот это мать! — рассмеялась Зинка.

Давайте все в избе приберем к ее приходу, чтоб не говорила, будто в свинарнике живем. Чтоб разулась у порога!

Не надо! Пусть все остается как есть. Не та чистота нужна! Не грязь глаза колет, а то болит, что у моих родителей внутри сплошная свалка. Где всему место нашлось, кроме меня…

Дети проговорили до самого рассвета. Легли спать, когда в окна заглянул первый луч солнца. И только Катька никак не могла уснуть. Она никому не призналась, что именно ее, свою мать, обкрадывала на колбасу чаще всех…

Спит Шурка, одной рукой обняв за шею Зинку, второй куклу к себе прижала. По лицу улыбка бродит чистая, бездумная. Зинка бережно обняла девчонку. Малышка стала беспокойной игрушкой, подружкой, заботой и тревогой девчонки. Раньше она часто говорила, что хочет умереть. Теперь о смерти забыла. Знает, очень нужна Шурке.

Спиной к спине уснули мальчишки. Им не до улыбок. Рано пришлось проститься с детством. Вот и теперь лица напряжены, сжатые кулаки даже во сне не расслабляются. Сон бомжей короток и чуток.

Вон Голдберг зарычал. Мальчишки вмиг проснулись, подняли головы, прислушались. Кто потревожил собачий сон? Но вокруг ни звука.

Тихо… Так тихо, что слышны голоса птиц за домом. Женщина вошла, не потревожив никого. Даже Голдберг не проснулся, лежал у ног мальчишек, храпя по-мужичьи.

А вас тут много! Катюшкины друзья или бездомные? Неужели у всех нет родителей? — подошла к дочери, легонько тронула за плечо, позвала тихо: — Катюша!

И тут же с истошным лаем к ней подскочил Голдберг. Дети мигом повскакивали. Протерли заспанные глаза. Пес виновато жался к Зинке: заспался, прозевал, не услышал чужую. А она поставила сумку у стола. Из нее так вкусно пахло, что у Голдберга горло вместо рыка заскулило просяще, жалобно.

Катька вскочила на ноги быстрее всех. Плеснула в лицо холодной водой, и готово.

Я слишком рано? Разбудила вас?

Мы вчера поздно легли. Обычно в это время нас уже не бывает дома, — ответила Катька, усмехаясь.

А эти кто? — кивнула женщина на детей.