Какие-то мальцы в ту мастерскую, где мы нашего «хорьха» спрятали, сегодня на рассвете пытались залезть. Он их шуганул, понятное дело, но, похоже, мальцы наш тягач срисовали….

– А детишки чьи – чешские, немецкие?

Котёночкин развёл руками.

– А кто там их разберёт? Дети – это дети, на них не написано….

Савушкин вздохнул.

– А потом они вырастают, становятся чехами или немцами и начинают делить людей на своих и чужих…Со всеми вытекающими – в виде войн и прочих неприятностей. – Помолчав, добавил: – Спустись вниз, вместе с Витей брезентом «хорьх» укроете, я видел, там в углу какой-то свёрнутый навес лежит. Поздновато спохватились, конечно, но лучше поздно, чем никогда….

Внезапно в дверь квартиры Иржи, в которой отаборились разведчики, постучали. Сначала трижды – робко и несмело, через несколько секунд – удары повторились уже более уверенно. И из-за двери раздался тревожный детский голосок:

– Herren Gendarme! Sind sie hier?[30]

Савушкин молча поднял руку и сделал три шага к двери – стараясь ступать как можно тише. Всё тот же испуганный детский голосок вновь произнёс:

– Herren Gendarme! Hilf uns! Wir sind Deutsche, sie fahren uns aus dem Haus![31]

Капитан, оглянувшись – все его бойцы уже заняли позиции, взяв оружие на изготовку – осторожно провернул ключ в замке и открыл дверь. За которой обнаружился маленький, лет семи-восьми отроду, мальчик, из всех сил сдерживавшийся, чтобы не разревется. Савушкин выдохнул и, махнув рукой, предложил пацану войти. Тот, хлюпая носом и размазывая слёзы по щекам – испуганно оглядываясь, вошёл.

– Was ist passiert?[32]

В ответ мальчишка, задыхаясь от волнения, всхлипывая и постоянно беспомощно озираясь на лестницу – поведал, что их семью, то бишь его маму и трёх его старших сестёр, полиция выселяет из их квартиры, как и всех остальных немцев.

– Deutsche? – не поверив своим ушам, переспросил капитан.

Мальчишка, беспомощно разведя руками, подтвердил.

– Ja, Deutsche. Nur Deutsche….[33]

– Deutsche Polizei? – на всякий случай уточнил Савушкин.

– Nein, tschechisch[34].

Вот это поворот, изумлённо подумал капитан. Чехи выселяют немцев – а не рано ли они себя хозяевами Праги почувствовали? Здесь ещё Рейх, его Протекторат, и войск немецких в этом протекторате – не меньше миллиона штыков. Поспешили ребятишки…. Савушкин, осмотрев своих – все трое, опустив оружие, сгрудились в коридоре и жадно вслушивались в диалог их командира с немецким пацаном – произнёс вполголоса:

– Котёночкин, старшина – живо собирайтесь и со мной. Чешская полиция с какого-то перепугу взялась немцев выселять из их домов, надо разобраться… – И уже радисту: – Андрей, ты остаёшься здесь, на связи, ждёшь нас. – Повернувшись к мальчишке, спросил:

– Wie weit ist deine Wohnung?

– In einem benachbarten Haus durch die Gasse[35].

Савушкин кивнул, вложил свой «парабеллум» в кобуру и, взяв мальца за руку – вышел из квартиры, вслед за ним двинулись лейтенант и Костенко, на ходу застёгивая ремни амуниции и поправляя обмундирование.

Идти и вправду оказалось недалеко – к тому же место действия безошибочно выдавал многоголосый женский крик, плач детей и повелительные мужские команды. Савушкин, дойдя до угла дома и жестом велев мальчишке остаться на месте – кивнул своим.

– Пошли разбираться. Мы фельджандармы, для местных полицаев мы не власть, но, похоже, это сейчас не важно.

Костенко, нерешительно стащив с плеча автомат – спросил:

– А може ну його к бису, товарищ капитан? То не наше дило…

Савушкин кивнул.

– Не наше. Но мы по легенде фельджандармы, легенду надо подкрепить. Как бы ни хотелось плюнуть на этих немцев и их беды и напасти… Вперёд! – и с этими словами, достав из кобуры «парабеллум», решительно повернул за угол; за ним двинулись лейтенант со старшиной с оружием наизготовку.

Картина, представшая их глазам, изумила разведчиков – у среднего подъезда пятиэтажного «доходного», как их называли до революции в Ленинграде, дома, с эркерами и лепниной, украшающей чердачные окна, кричала, плакала и размахивала руками толпа человек из сорока, состоящая из женщин, детей и пары-тройки стариков. Судя по крикам – это были немки. Особь от них, у самых дверей, стояло трое чешских полицейских, держащих в руках карабины. Четвертый полицейский, судя по всему, старший – размахивая руками, норовил перекричать толпу, что-то пытаясь зачитать по бумажке, трепыхающейся в его руках. Получалось у него это, судя по поведению толпы, плохо, к тому же, завидев трех немецких жандармов – он бросил это дело и живо отступил к своим – которые в растерянности опустили карабины и смотрели на приближающихся немцев с настороженностью, смешанную со страхом.

Савушкин про себя удовлетворённо хмыкнул – пока ещё чехи их боятся. Это есть гут. Решительно подойдя к полицаям, он грубо и по максимуму надменно спросил:

– Was ist los hier?[36]

К нему тотчас же подбежала немка лет пятидесяти, судя по всему, старшая по подъезду – и затараторила, как пулемёт, время от времени указывая то на чешских полицейских, то на дом, то на своих товарок, которые согласно кивали её словам. С трудом, но Савушкин понял, что эти чехи заявились к ним утром, обошли все квартиры, и всем немцам – а жило их здесь семей тридцать, почитай, половина дома – приказали в течении трех часов очистить помещения, взяв с собой только самые нужные вещи, и пешком уходить в сторону Кличан и далее на Литомержице и Дрезден. Де, решением чешского народа немцы из Праги выселяются поголовно, и никаких исключений не будет. Мужья немок – а жили здесь семьи железнодорожных служащих – были или на работе, или призваны в армию, из мужчин имелось лишь трое совсем уж ветхих дедов, негодных даже для фольксштурма – которые, понятное дело, ничего сделать с этим беззаконием не могли. Однако, с отвращением подумал Савушкин, нашли полицаи, над кем покуражиться….

Чем дольше капитан слушал сбивчивый нервный рассказ фрау Штайнмайер – как представилась тётка – тем больше ему хотелось надавать по морде этим чешским полицаям. Уроды, способные только с женщинами воевать! Что ж вы, суки, шесть лет под немцем выслуживались, пайки получали, карьеру делали – а теперь борцами с немцами решили стать? И с какими немцами – с женщинами, детьми и стариками? С безоружными?

С трудом справившись с закипающей яростью, Савушкин, презрительно глянув на полицаев – коротко бросил:

– Waffe zur Erde! – И добавил брезгливо: – Und ging von hier aus![37]

Полицейские с явным облегчением – слава Богу, что не убили! – аккуратно сложили свои карабины под стену и бочком, как можно более деликатно, покинули