Как выяснилось, Ханна Цетлина не впервые просила Марью привести ей невинного ребенка. Точную дату Марья вспомнить не смогла, но с уверенностью рассказала, как Ханна попросила привести ей «хорошенького христианского мальчика», на что она ответила, что такого мальчика не знает. Теперь, когда она стала свидетельницей столь странной сцены, настроение у нее изменилось к худшему. По дороге домой – она снимала комнатушку на окраине города, за рекой – ей казалось, что за каждым ее движением наблюдает весь город. Она вспомнила, что под ногами у нее крутилась белая собачонка, а возможно, это был кролик. По ее собственным словам, она упала лицом вниз и долго лежала, причем на нее давило тяжкое бремя, от которого ей было не подняться. Когда она наконец добралась до дому, то рассказала квартирной хозяйке обо всем, что видела, однако решила умолчать о том, что происходило в доме у Мирки Аронсон. К ее изумлению, хозяйка объяснила ей, что маленький сын Емельяна Иванова стал жертвой еврейского ритуального убийства[124].

На третий день Светлой недели Марья ходила по городу, прося милостыню, и решила зайти в горницу к Емельяну Иванову. Родителей она застала в слезах. Они повсюду искали своего сыночка – так они ей сказали – и даже пытались обнаружить его местонахождение с помощью особой карты и волшебных соломинок. Не зная, что еще сделать и к кому обратиться, они решили сходить к местной гадалке. Гадалка ничем не смогла помочь. Марья возмутилась – мол, что же это за гадалка, да и куда может исчезнуть ребенок в таком маленьком городке? Она предложила свою помощь, попросила принести воск и чашку с водой. Позднее на той же неделе Марья зашла снова – узнать, нашелся ли мальчик. Она осведомилась, почему родители не пошли искать сына. Иванов в ответ крикнул, что это она убила ребенка. При всей суровости его обвинений, Марья настаивала на своей невиновности. Она подчеркнула, что не имела намерения распускать гнусные слухи или говорить о ком-то плохое, а к Ивановым зашла без всяких дурных намерений[125].

Выйдя от Иванова, Марья немедленно направилась к кирпичному дому Мирки Аронсон. С пятью другими евреями – всех она знала по именам – Марья спустилась в погреб и там увидела мальчика: он лежал на полу, завернутый в простыню. Рядом стояло корытце, наполненное кровью. Тело и голова были исколоты, ногти на руках и ногах коротко подстрижены, язык отрезан, равно как и половой член – до самой мошонки. К собственному своему удивлению, ни на теле, ни на простыне крови Марья не увидела. Но тут евреи закричали, чтобы она убиралась вон, и она решила вернуться домой. На следующий день одна из соседок сообщила Марье, что тело обнаружили и ее ищет городовой. На это Марья ответила, что в таком случае пойдет к нему сама. Страхову она заявила, что описала все точно так же, как летом 1823 года, за вычетом двух важных подробностей: что она взяла у Мирки и Ханны деньги и водку и что помогла Ханне перевезти тело в лес на рессорной бричке[126].

На вопрос, почему она назвалась матерью мальчика, у Марьи нашелся простой ответ: якобы после смерти Агафьи Прокофьевой она считала мальчика своим сыном. Поскольку отец его Емельян Иванов не предпринял никаких шагов к поискам, она решила взять дело в собственные руки и добиться правосудия. В день проезда его императорского величества через Велиж она воспользовалась возможностью и передала царю свое прошение: когда он выходил из Никольского собора, она встала на колени и положила бумагу ему на корону. Некий Лука Олейников попытался у нее прошение отобрать, но собравшаяся вокруг толпа ему не позволила. Страхов спросил, почему она назвала мальчика Демьяном. Марья отвечала: по той простой причине, что имя она забыла, вот и ошиблась[127].

Свои показания Марья завершила описанием того, какой невыносимой стала из-за евреев ее жизнь. Первую неприятность ей причинили, когда она покупала селедку у Авдотьи Максимовой. Воскресным утром, в начале Великого поста, она увидела, что Авдотья сидит за лотком на рынке и продает селедку. Авдотья немедленно подбежала к Марье узнать, не хочет ли та купить хорошей жирной рыбки. Марья решила сделать приятельнице одолжение и селедку купила, но когда днем попыталась ее почистить, рыба непостижимым образом выскользнула у нее из рук и как минимум четыре раза подряд упала на пол. Марье в итоге удалось ее поднять и разорвать руками пополам – кусок она отдала хозяйке своего жилья, кусок оставила себе. Хозяйка из опасения, что рыбу могли отравить, съела только маленький кусочек, и у нее тут же скрутило живот: целые сутки ее потом рвало. Доев свой кусок, Марья не почувствовала ничего необычного, но на следующее утро проснулась от спазмов в желудке. Ее трое суток рвало с кровью, да так сильно, что она уже готовилась расстаться с жизнью. Хозяйка велела ей заявить о случившемся в полицию, но городской голова только и посоветовал Марье ничего не покупать у жидов[128].

Последний эпизод случился примерно через год после гибели маленького Федора. Марья была убеждена в том, что если попытается покинуть город, то евреи придумают, как ей навредить. Поздно вечером она решила сходить к реке за водой. Едва она прошла мимо дома Гаврилова, сорок человек евреев – раньше она никого из них не видела – окружили ее и схватили за волосы. Когда она подняла крик, они спрятались в доме. Через несколько дней (на еврейский Шаббат) еврейка Лея спросила у Марьи, не хочет ли та подоить ее коров. Марья согласилась, и пока доила, во двор вошли еврей Абрам и две еврейки. Все они зашли в дом к Лее, и тут жена Абрама, Нахана (сестра Ханны Цетлиной) открыла истинную причину, почему они позвали Марью. Они хотели переодеть ее в еврейское платье и отвести в «важное место». Марья пояснила, что еврейки приказали ей снять простую крестьянскую блузу, а вместо этого вручили ей платье, два овчинных тулупа и две еврейского вида шали. По пути к реке они встретили ее старую знакомую, та спросила, куда они направляются. Марья ответила, что сама не знает – видимо, в тот самый дом, где они убили солдатского сына. В тот день на улицах было много народу. Марья вспомнила, что к ней подошли два попа и предупредили, чтобы она не водилась с жидами, после чего она тут же разделась и