— Может, куда-нибудь уехал?

— Куда он мог уехать? — хмуро спросил Потапчук. — Вонполенница дров свежая лежит.

Он тоже наклонился и посмотрел в окно. Все по-прежнему былотихо.

И вдруг Потапчук отпрянул от окна, словно увидел нечтострашное. Он сделал это так внезапно и так быстро, что не рассчитал движения,наткнулся на какой-то куст и, оступившись, упал. Дронго бросился его поднимать.

— Что вы там увидели? — спросил он напарника удивленно.«Ликвидатора» обычно трудно испугать, такие люди не боятся трупов и чужойкрови.

— Просто оступился, — смущенно сказал Потапчук, — почудилосьчто-то. Я покойников обычно чувствую. Вот и сейчас что-то похожее привиделось.

— Надеюсь, ваше предчувствие вас обмануло, — пробормоталДронго.

Он подошел к окну, снова наклонился, вглядываясь в комнату.Но отсюда трудно было различить, что находится внутри. Дронго поманил Потапчуказа собой и подошел к двери. Пошарил под ковриком у входа, но ключа не нашел.Видимо, уходя, Лозинский взял его с собой. Это немного успокаивало. Хотя, сдругой стороны, сам Лозинский должен был оставить ключ. А вот чужой человек могзабросить его в кусты. Разбежавшись, Дронго бросился на дверь, навалился на неесвоим тяжелым телом.

Замок не выдержал натиска, в нем что-то треснуло, и дверьоткрылась.

Дронго осторожно вошел внутрь. На полу гостиной лежалчеловек. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — умер он совсем недавно.Тело еще не остыло.

Руки скручены за спиной проволокой, на них виднелись следыпорезов.

Дронго знал, от чего бывают такие раны. Человека сначаласвязывают, затем начинают пытать, от мучительной боли он дергает руками,пытаясь освободиться, проволока все туже впивается в тело, разрывая кожу.

Рядом тяжело дышал Потапчук.

Дронго осторожно достал из кармана носовой платок и повернулчеловека на спину. Лицо напоминало один сплошной синяк. Видимо, перед смертьюего долго пытали. Или истязали. На теле тоже проступали следы побоев.

— Это Лозинский, — тихо произнес за его спиной Потапчук, —они и его убрали.

На следующий день Алексеев позвонил Владимиру Владимировичу.

— Доброе утро, — поздоровался он вежливо, — кто со мнойговорит?

— Мой телефон обычно никто не знает, — весело сообщил старыйразведчик, — но раз вы звоните в половине десятого утра и так вежливообращаетесь, вы наверняка товарищ, как раньше говорили, «из компетентныхорганов»? Угадал?

— Да, — засмеялся Алексеев, — вы всегда так угадываете? Илитолько в случае со мной?

— Специально берегу для цирка, — снова пошутил ВладимирВладимирович и уже серьезнее добавил:

— Конечно, я вас вычислил. Был уверен, что мне позвонят. Такзачем же строить из себя дурачка? По-моему, все правильно.

— Можно мне к вам приехать? — спросил Алексеев.

— Нет уж, увольте. Я же сейчас один, соседи могут обратитьвнимание, что ко мне стали ходить молодые люди. Не стоит будоражить их и безтого не очень устойчивую психику. Лучше я сам к вам приеду.

Алексеев назвал адрес и попытался объяснить, как лучшепроехать, но тут же услышал веселый смех старика.

— Я проработал в КГБ полвека и как-нибудь сумею найти издание, где вы сидите, и ваше бюро пропусков. Мне действительно удобнее самомук вам приехать.

Только, если можно, к концу дня.

Ровно в пять в кабинет к Алексееву вошел пожилой человек супругой, почти молодой походкой. Несмотря на возраст, держался он молодцом,очки надевал, только когда необходимо было что-либо прочесть. И рукопожатиеоставалось достаточно крепким. Единственное, что его выдавало, — это палка, накоторую он опирался при ходьбе.

— Владимир Владимирович, — представился вошедший.

Алексеев пожал протянутую руку.

— Много о вас слышал, — признался он. — Говорят, ваш портретвисит в Ясеневе среди портретов других Героев Советского Союза. Вы живаялегенда советской разведки.

— Это уже история, — махнул рукой Владимир Владимирович,усаживаясь напротив полковника, — кому сейчас интересно, кто там успелотличиться в уже не существующей разведке ушедшего в небытие государства. Новам все равно спасибо.

Вы сказали: «живая легенда советской разведки». Обычнодобавляют слово «бывшей», которое лично меня очень обижает. «Бывшими» бываютсекретари обкомов или райкомов, а разведки — нет. Даже английская разведкавремен Елизаветы или российская разведка времен последнего царя — это никак не«бывшие». Это самая настоящая история разведки в своем развитии.

— Согласен, — рассмеялся Алексеев, — но я пригласил вас поболее прозаическому делу.

— Я даже знаю, по какому, — улыбнулся Владимир Владимирович.— Вчера я имел неосторожность несколько более подробно расспрашивать своихбывших коллег про одно дело, что, очевидно, и вызвало ваш повышенный интерес.

— Вы опасный человек, — снова улыбнулся Алексеев, — мнекажется, вы заранее догадываетесь обо всем, что я могу спросить.

— И тем не менее попытайтесь.

— Нас действительно заинтересовали ваши вчерашние звонки.Хотелось бы услышать, почему именно сейчас вы стали интересоваться событиямилета девяносто первого года? По-моему, вопрос вполне обоснованный. Вы можетеудовлетворить мое любопытство?

— Постараюсь. Во-первых, меня попросил об этой услуге мойзнакомый. Он начал собирать материалы по группе Савельева. Ведь вас интересуетименно эта группа? Но, к сожалению или к счастью, я не в силах ему помочь. Вот,собственно, и все.

— И вы не знаете, почему ваш друг интересуется группойСавельева?

— Даже не спрашивал. Вам ведь известно, что разведчикиникогда не отличаются особым любопытством.

— У нас не получается разговора, — покачал головой Алексеев,— вы не хотите мне ничего рассказывать.

— А вы ничего не спрашиваете. Вас интересует, почему язвонил своим бывшим товарищам, я вам объяснил. По-моему, вы задали мне несовсем тот вопрос. Вас волнует другое: почему именно мой друг начал заниматьсяэтим расследованием и кто он такой?

— Я знаю, кто он такой, — сказал Алексеев, — это Дронго,бывший аналитик ООН. У нас есть его досье.

— И только? — усмехнулся Владимир Владимирович. — Если бы всвое время не разделили КГБ на несколько отдельных ведомств, в том числеразведку и контрразведку, вы бы имели о нем гораздо больше сведений. Во всякомслучае, в Ясеневе на него досье намного объемнее, чем у вас.