На мой взгляд, свадьбы как нельзя лучше передавали дух Кочо. Женщины тщательно накладывали на лица косметику, пока мужчины поливали землю, на которой предстояло танцевать, чтобы на следующий день она была не слишком пыльной. Наши пышные празднества славились на весь Синджар, а некоторые завидовали нам за то, что у нас такие красивые женщины. Каждая невеста в моем альбоме выглядела, как произведение искусства. Я часто представляла, как открываю свой салон и первым делом кладу на видное место свой альбом.

Я понимала, почему мама попросила нас сжечь семейные фотографии. Мне было тоже неприятно думать, что боевики будут рассматривать и трогать их. Они, наверное, презрительно смеялись бы при виде бедных езидов, которые осмелились мечтать о счастливой жизни в Ираке, о том, чтобы ходить в школу, жениться и всю жизнь прожить там, где родились. От этих мыслей во мне поднималась ярость. Но вместо того чтобы отнести зеленый альбом во двор и сжечь его, я положила его обратно в шкаф, а потом, подумав, заперла дверцу.

Если бы об этом узнала мама, она сказала бы, что неправильно сжигать свои фото, чтобы они не попали в руки ИГИЛ, но при этом оставлять чужие; и я знала, что она права. Шкаф был ненадежным местом для хранения; боевики легко его откроют и первым делом увидят альбом. Если бы мама нашла его и спросила, почему я его оставила, я даже не придумала бы, что ответить. Я до сих пор толком не могу сказать, почему эти фотографии значили для меня так много. Но я не могла себе представить, как они исчезают, только потому что мы боимся террористов.

В ту ночь, после того как мы поднялись на крышу, Хайри позвонил знакомый езид, который остался на горе даже после того, как РПК обеспечила безопасный проход в Сирию. Довольно много езидов решили не уходить, хотя жить там было тяжело. Они остались, потому что им казалось, что крутые скалистые склоны защищают их от боевиков, или из религиозных убеждений, полагая, что лучше умереть, чем покинуть Синджар, где находятся наши храмы. В конечном итоге там образовался большой лагерь беженцев, протянувшийся по всему плато с востока на запад. Его охраняли боевые отряды РПК или их помощники, и среди них были отважные езидские мужчины.

«Посмотри на луну», – сказал Хайри его знакомый. Езиды верят в то, что солнце и луна священны, что это два ангела Бога. Луна была действительно очень яркой, как в те ночи, когда можно свободно возвращаться с фермы и не бояться упасть по дороге. «Все мы сейчас возносим ей молитвы. Скажи людям в Кочо, чтобы присоединились к нам».

Хайри разбудил всех, кто спал.

– Посмотрите на луну, – сказал он.

Он уговаривал нас встать прямо, как обычно стоят для молитвы, а не прижиматься к крыше, прячась от боевиков.

– Какая разница, увидят они вас или нет? Бог защитит нас.

– Только не все сразу, – предупредила мать.

Мы вставали небольшими группами. Луна освещала наши лица, а одежда матери в ее свете казалась белой. Я молилась с невесткой, которая лежала на матрасе рядом со мной. Поцеловав маленький красно-белый браслет, который я по-прежнему носила на запястье, я просто прошептала: «Не оставь нас в их руках», – а потом легла и смотрела на невероятно огромную луну.

На следующий день Ахмед Джассо, все еще пытаясь добиться чего-то дипломатическими методами, пригласил на обед в джеват пятерых предводителей соседнего суннитского племени – того самого, чьи люди похитили Дишана. Женщины из деревни постарались приготовить хорошие блюда из риса и овощей и насыпали в бокалы по паре ложек сахара, чтобы после обеда подать гостям сладкий чай. Мужчины зарезали трех овец, что было для гостей большой честью.

За обедом наш мухтар попытался убедить суннитских предводителей помочь нам. Из всех наших соседей это племя было самым консервативным, и боевики могли бы прислушаться к нему.

– Уж у вас наверняка есть что сказать им, – настаивал Ахмед Джасо. – Расскажите, кто мы такие и что мы не причиняем никому зла.

– Мы и рады бы помочь вам, – качали головами предводители. – Но мы ничего не можем поделать. В ДАИШ никого не слушают, даже нас.

После того как гости ушли, над нашим мухтаром сгустились тучи. Его брат, Наиф Джассо, позвонил ему из Стамбула, куда отвез лечиться жену, и сказал:

– В пятницу они вас убьют.

– Нет-нет, – возразил наш мухтар. – Они сказали, что отвезут нас к горе, и они это сделают.

Он до самого конца надеялся, что ситуация разрешится благополучно, хотя никто в Багдаде или Эрбиле не собирался вмешиваться, а власти в Вашингтоне сказали Хайдеру, что не могут нанести воздушные удары по Кочо из-за большого риска попасть по мирным жителям. Они считали, что если станут бомбить Кочо, то вместе с боевиками ИГИЛ можем погибнуть и мы.

Два дня спустя боевики привезли в Кочо лед – желанный дар в самые жаркие дни августа, особенно после того, как мы почти две недели пили нагретую на солнце воду. Ахмед Джассо тут же позвонил Наифу.

– Они обещают, что ничего плохого нам не сделают, пока мы выполняем их приказы, – сказал он своему брату. – Зачем им давать нам лед, если они собираются нас убить?

Наифа это не убедило. Он нервно расхаживал по больничной палате в Стамбуле, ожидая звонка с новостями. Через сорок пять минут Ахмед снова позвонил.

– Они велели всем собраться в начальной школе. Оттуда нас увезут к горе.

– Не увезут, – возразил Наиф. – Просто перебьют вас всех.

– Нас слишком много, чтобы так просто всех убить, – настаивал Ахмед Джассо. – Это невозможно.

Как и все мы, он выполнил приказ боевиков и пошел к школе.

Мы услышали об этом, когда готовили еду. Младшие дети постоянно просили что-то поесть, и рано утром мы убили несколько молодых кур, чтобы сварить суп. Обычно мы позволяли курам вырасти, чтобы они несли яйца, но у нас больше ничего не оставалось для детей.

Суп еще варился, когда мама сказала, что нужно готовиться к выходу.

– Наденьте несколько слоев одежды. У нас могут отобрать сумки.

Мы выключили газ под бульоном и стали одеваться. Я натянула четыре пары штанов, платье, две рубашки и розовую кофту – сколько могла выдержать при такой жаре. Тут же по шее потекли струйки пота.

– Не надевайте ничего облегающего и прикрывайте тело, – сказала мама. – Постарайтесь выглядеть как порядочные женщины.

Я затолкала в сумку белый шарф и два платья – хлопчатобумажное платье Катрин и ярко-желтое платье Дималь, которое она сама сшила из купленной в городе Синджар ткани и еще почти не носила. Когда я была маленькой, мы ходили в одной и той же одежде, пока она не рассыпалась. Теперь у нас было достаточно денег, чтобы позволить себе новое платье раз в году, и я не могла оставить самые новые. Потом, не думая, я положила свою коллекцию косметики в шкаф, рядом с фотоальбомом, и снова заперла дверцу.