Джало любил Америку. Еще до осады он названивал Хайдеру в Техас и спрашивал, как там жизнь за пределами Ирака. Он завидовал Хайдеру, учившемуся в американском колледже, поскольку сам он не смог даже пойти в старшую школу. «Найди мне американскую жену! – шутил Джало. – Какую-нибудь пострашнее и постарше, которая согласится выйти за меня».

Хайдер же был настроен более скептически и сомневался, что американцы помогут жителям Кочо. Он боялся, что игиловцы решат отомстить Кочо за авиаудары. «Будьте осторожны, – советовал он Джало. – Возможно, они лишь притворяются слабыми. Так просто они вас не отпустят». Весь мир тогда интересовало лишь происходящее в остальном Ираке. Средства массовой информации даже не упоминали о Кочо. «Они заняты сменой премьер-министра в Багдаде, у них нет времени думать о нас», – говорил Элиас.

Нам оставалось только ждать. На улицах стояла тишина, все сидели по домам. Мы почти ничего не ели, лица моих братьев худели и бледнели. Наверное, я тоже похудела, но мне даже не хотелось смотреться в зеркало. Мы не мылись, и вскоре в доме стало неприятно пахнуть. Каждую ночь мы поднимались на крышу после наступления темноты, чтобы нас не увидели боевики, и ложились спать плечом к плечу. Мы старались держаться как можно ниже за невысокой стеной и перешептывались. Когда малыш Ширин начинал плакать, все замирали и напрягались.

Но все эти меры предосторожности были бессмысленными. В ИГИЛ и так знали, что мы тут. В том-то и было дело.

Проводя настоящий геноцид в остальных районах Синджара, ИГИЛ держало нас в заложниках. Боевики пока были заняты другими делами – обыскивали езидские дома и наполняли свои мешки драгоценностями, ключами от автомобилей и сотовыми телефонами; угоняли коров и овец. Молодых пленниц они отправляли другим боевикам в Ираке и Сирии в качестве секс-рабынь; стариков, не способных позаботиться о себе, безжалостно убивали. Тысячи убитых сваливали в массовые могилы, которые игиловцы старались утаить – но это им не удалось.

Нашей последней надеждой стали соседние деревни, где жили наши знакомые и «киривы» из арабов-суннитов. Мы слышали истории о том, что арабы скрывали езидов или помогали им сбежать. Но чаще рассказывали, как арабы сдавали езидов ИГИЛ и присоединялись к боевикам. Некоторые истории были всего лишь слухами, но другие рассказывали наши знакомые, которым можно было доверять.

Один из моих двоюродных братьев отвел семью в дом своего «кирива», умоляя о помощи. Родственники «кирива» приняли их и пообещали помощь, но тут же сдали ИГИЛ.

Мои братья названивали в эти деревни, забираясь на крышу, чтобы была лучше связь. Судя по голосам отвечавших, многие действительно беспокоились за нас, но советовали оставаться на месте. «Потерпите немного», – говорили они. Некоторые соседи-мусульмане даже навещали нас во время осады, привозили еду и заверяли, что наши страдания – их страдания. Прикладывая руку к сердцу, они говорили: «Мы вас не оставим». Но рано или поздно они все нас оставили.

А ведь наши соседи-сунниты были способны оказать нам какую-нибудь помощь. Раз они знали, что случится с женщинами, то могли переодеть нас во все черное и увести к себе. Или хотя бы сказать нам: «С вами произойдет то-то и то-то», – чтобы мы не питали ложных надежд. Но они этого не сделали. Они предпочли вообще ничего не делать, и их предательство ранило наши сердца еще до того, как засвистели настоящие пули.

Однажды мы с Дималь, Хайри, Элиасом и Халедом (нашим единокровным братом) пошли на ферму, чтобы забить ягненка на ужин. В отличие от потерявших аппетит взрослых, дети постоянно просили есть, а так как никакого провианта в Кочо не поступало, нам пришлось пожертвовать одним из наших ягнят.

Телефонный сигнал на ферме ловился хорошо, и Элиас взял свой телефон, чтобы звонить по пути. Мы только что узнали, что моя племянница Басо попыталась сбежать из Талль-Кассаба, где ухаживала за больной двоюродной сестрой, к горе, но ее поймали боевики ИГИЛ и привезли в школу в Талль-Афаре. Школа была выкрашена в красный цвет, и в ней держали многих езидских девушек и женщин. Я вспомнила, что один из наших учителей-суннитов, «господин Мохаммед», был родом как раз из Талль-Афара. Он мог бы помочь нам найти Басо.

Многие наши учителя были арабами-суннитами в основном из Мосула. Мы уважали их и относились так же, как к жителям своего поселка. После того как эту территорию захватило ИГИЛ, никто из них не позвонил и не поинтересовался, что происходит в Кочо. Поначалу это меня беспокоило. Я не могла представить, как они могли скрыться от ИГИЛ, и тревожилась об их судьбе. Но потом, по мере продолжения осады, у меня начали закрадываться сомнения. Вдруг они, наоборот, обрадовались приходу ИГИЛ? Может, все это время они считали своих учеников вроде меня кафирами, то есть «неверными»? От одной этой мысли мне становилось не по себе.

На обложке учебника я записала номера всех моих учителей и теперь воспользовалась телефоном Элиаса, чтобы позвонить господину Мохаммеду. Через несколько гудков он мне ответил.

– Мерхаба, устаз Мохаммед, – вежливо поприветствовала я его по-арабски.

Я вспомнила, как сидела на уроках и внимательно слушала его объяснения, зная, что если сдам экзамен, то перейду в следующий класс и смогу успешно окончить школу, а это поможет мне в дальнейшем. Я доверяла ему.

– Кто это? – ответил он, и от его спокойного голоса сердце у меня забилось сильнее.

– Надия, устази, – ответила я. – Из Кочо.

– Надия? В чем дело?

Тон его слегка изменился. Теперь он звучал холодно и безучастно.

Я объяснила, что члены ИГИЛ схватили Басо и увезли ее в Талль-Афар.

– Говорят, ее держат в школе, выкрашенной в красный цвет. Это все, что нам известно. Мы не можем выехать из Кочо, потому что деревню окружили ДАИШ, и они говорят, что убьют любого, кто попытается сбежать. Не могли бы вы помочь нам связаться с Басо? Вы знаете, где находится эта школа?

Мой учитель молчал. Может, он не услышал меня? Может, связь прервало ДАИШ, или у Элиаса закончились деньги на телефоне? Когда господин Мохаммед наконец-то заговорил, это был совсем другой человек – далекий и равнодушный.

– Я не могу разговаривать с тобой, Надия, – сказал он шепотом. – Не беспокойся о своей сестре. Ее попросят принять ислам, и кто-нибудь возьмет ее в жены.

Не успела я ответить, как он повесил трубку. Я ошеломленно смотрела на телефон, бесполезный кусок дешевого пластика.

– Сукин сын, – сказал Элиас, хватая ягненка за загривок и толкая его к дому. – А мы все звоним и звоним, но никто не отвечает.

В этот момент что-то внутри меня изменилось, возможно навсегда. Я потеряла надежду на то, что кто-то нас спасет. Может, в чем-то мой учитель походил на нас: боялся за себя и своих близких и делал все возможное, чтобы остаться в живых. Или же он приветствовал ИГИЛ, потому что получил возможность жить в мире иллюзий, в мире жестокого толкования ислама, без езидов и всех, кто не разделял его убеждений. Я не знаю. Но в тот момент я ненавидела его.