Тем не менее однажды вечером многие собрались на Батезми – праздник, который отмечают в основном езидские семьи турецкого происхождения. Обычно он приходится на декабрь, но Халаф, чья семья отмечала этот праздник, решил, что нужно провести церемонию именно сейчас, когда страх разобщает нас и лишает надежды. Батезми – это время молитв к Тауси Малаку, но, что было еще важнее для нас во время осады, – это напоминание о езидах, вынужденных покинуть свои земли, о тех езидах, которые, как и предки Халафа, когда-то жили в Турции, прежде чем их выгнали турки-османы.

В дом Халафа было приглашено почти все население Кочо. Четверо неженатых мужчин, души которых, как считалось, еще чисты, испекли традиционный хлеб для Батезми. Дождавшись заката, люди стали стекаться к дому Халафа. По пути мы предупреждали друг друга не привлекать внимания. «Не шумите», – шептали мы. Я шла с Адки, и мы обе были напуганы. Если бы боевики ИГИЛ узнали, что мы делаем, то Халафа бы точно наказали за совершение языческих ритуалов. Но я не знала, что сделают боевики с остальными. Оставалось только надеяться на то, что еще не поздно взывать к Богу.

В доме Халафа потушили огни, и люди сгрудились вокруг свежеиспеченного поднявшегося хлеба, который положили на подставку, чтобы он остыл и опал, прежде чем его благословит глава дома. Если его поверхность останется целой, то это означает удачу. Если она треснет, то с семьей может случиться что-то плохое. Хлеб был обычным, потому что мы находились в осаде (обычно его приправляют орехами и изюмом), но выглядел прочным и круглым, без всяких морщин и трещин.

За исключением приглушенных всхлипываний и редкого треска ветвей в печи, в доме Халафа стояла тишина. Знакомый запах свежеиспеченного хлеба окутал меня, словно одеялом. Я не оглядывалась в поисках Валаа или других школьных подруг, которых не видела с начала осады, а старалась сосредоточиться на ритуале. Халаф начал молитву: «Да возьмет Бог этого священного хлеба мою душу как жертву за всю деревню». Всхлипывания усилились. Некоторые мужчины пытались утешить своих жен, но я думала, что плакать в доме Халафа, где нас могли услышать боевики на блокпостах, было признаком храбрости, а не слабости.

Потом мы с Адки молча вернулись домой и поднялись на крышу. Те, кто оставался охранять дом, устало улеглись на матрасы, радуясь нашему благополучному возвращению. Женщины к тому времени спали на одной стороне крыши, а мужчины на другой. Братья не отрывались от своих телефонов, и мы старались не плакать, чтобы не расстраивать их еще сильнее. В ту ночь мне удалось ненадолго заснуть, а перед рассветом мать разбудила меня. «Пора спускаться», – прошептала она, и я на цыпочках спустилась в темный двор, молясь, чтобы нас никто не увидел.

В моей семье о том, чтобы дать отпор ИГИЛ, больше всех мечтал Хаджи. Боевики в джевате говорили, что если мы не примем ислам, то они сами отвезут нас к горе Синджар, но Хаджи был уверен, что они врут. «Они просто хотят, чтобы мы оставались смирными, – повторял он, – и не подумали сражаться с ними».

Время от времени я видела, как Хаджи перешептывается с нашими соседями через стену сада, и было похоже, что они что-то замышляют. Они внимательно приглядывались к колоннам ИГИЛ, проезжающим мимо деревни. «Возвращаются с резни», – говорил Хаджи, поворачивая голову вслед за грузовиками. Иногда он всю ночь смотрел телевизор, распаляясь от гнева.

Хаджи не единственный в деревне мечтал о восстании. Многие семьи, как и наша, прятали оружие и обсуждали, как применить его для нападения на блокпосты. Прошедшие военную подготовку мужчины хотели доказать свою храбрость, но понимали, что сколько бы боевиков они ни убили своими спрятанными ножами или автоматами Калашникова, на смену им придут новые и пострадает много людей из деревни. Даже если мы объединимся и убьем всех боевиков вокруг деревни, то нам некуда идти. ИГИЛ контролировало все дороги из Кочо, и в его распоряжении были все машины и оружие, захваченные у иракской армии. Так что идея восстания была, по сути, фантазией. Но для мужчин вроде Хаджи сама мысль о противостоянии помогала не сходить с ума в ожидании.

Каждый день мужчины собирались в джевате и пытались разработать какой-то план. Если мы не можем сбежать, проложить себе путь силой или спрятаться, то сумеем ли обмануть боевиков? Может, сказать, что мы собираемся принять ислам, и это поможет выиграть время? Было решено, что если какой-нибудь боевик начнет угрожать женщинам и девушкам из Кочо или если он дотронется до кого-нибудь из них, то можно притвориться, что мы готовы к обращению. Но этот план так и не удалось осуществить.

Женщины совещались между собой о том, как нам прятаться, если боевики ИГИЛ придут нас убивать. В Кочо было много потайных мест вроде глубоких, почти пересохших колодцев и подвалов со скрытыми входами. Среди сена или мешков с пищей для скота можно было укрываться достаточно долго даже мужчинам. Но мужчины отказывались прятаться. «Пусть лучше нас убьют, чем оставить вас одних с ДАИШ», – говорили они. Пока мы ждали своей участи и теряли надежду на спасение, я пыталась представить, что ожидает меня и мою семью. Я стала размышлять о смерти.

До прихода ИГИЛ мы не привыкли к тому, что умирают молодые люди, и мне не нравилось говорить о смерти. Даже мысль о ней меня пугала. Потом, в начале 2014 года, неожиданно погибли двое молодых людей из Кочо. Сначала был убит пограничник-полицейский по имени Измаил – во время теракта на территории к югу от Кочо, где уже набирало силу ИГИЛ. Измаил был примерно ровесником Хезни, тихим и благочестивым. Тогда впервые от рук ИГИЛ погиб житель Кочо, и все стали беспокоиться о своих родных, работавших на правительство.

Хезни находился в полицейском участке Синджара как раз, когда привезли тело Измаила, и мы узнали о его смерти раньше остальных, даже раньше его жены и родных. Это были такие же бедняки, как мы, и Измаил поступил на службу в полицию из-за денег, как и мои братья. В то утро я шла в школу длинной дорогой, обходя его дом. Я не могла заставить себя пройти мимо, помня, что он мертв и его семья еще этого не знает. Когда весть о его гибели распространилась по деревне, мужчины стали стрелять в воздух, а девочки в классе, услышав стрельбу, заплакали.

Езиды считают благословением возможность подготовить тело к похоронам и иногда сидят рядом с ним до восхода солнца. Измаила готовил мой брат Хезни. Он омыл его тело, заплел волосы, одел его в белое, а потом завернул в одеяло, которое принесла жена погибшего – под ним они спали в первую брачную ночь. Долгая процессия жителей проводила умершего до окраины, где его погрузили на грузовик, чтобы отвезти на кладбище.

Несколько месяцев спустя мою подругу случайно подстрелил ее племянник, играя с охотничьим ружьем на их ферме. Накануне вечером мы как раз разговаривали об экзаменах и о своих братьях-хулиганах, которых задержали за драку. Ширин вспомнила про Измаила. Перед его гибелью он ей приснился. «В том сне во всем Кочо произошло что-то страшное. Все плакали», – сказала она. Потом с виноватым видом добавила: «Наверное, это предвещало смерть Измаила». Теперь я уверена, что сон говорил и о ее гибели тоже, или о племяннике, который отказался покидать дом после этого случая, а может, даже и о приходе в Кочо ИГИЛ.