После той первой поездки в Женеву я выступала перед тысячами людей, от политиков и дипломатов до режиссеров, журналистов и всех, кто интересовался ситуацией в Ираке. Я убеждала лидеров суннитов активнее выступать против ИГИЛ, ведь у них так много возможностей прекратить насилие. Другие езиды делали то же самое с той же целью: облегчить наши страдания и сохранить в живых наш народ.

Наши истории, какими бы тяжелыми они ни были для нас, сыграли свою роль. За последние несколько лет Канада решила принять больше езидских беженцев; ООН официально признало преследования и уничтожения езидов геноцидом; правительства разных стран начали обсуждать создание безопасной зоны для религиозных меньшинств в Ираке; и, что более важно, мы заручились поддержкой юристов, твердо намеренных помочь нам. Добиваться справедливости – вот все, что осталось сейчас езидам, и в этой борьбе участвует каждый езид.

Оставшиеся в Ираке Адки, Хезни, Сауд и Саид сражались каждый по-своему. Они продолжали жить в лагере – Адки отказалась уезжать в Германию с другими женщинами, – и когда я разговаривала с ними, я так по ним тосковала, что у меня подкашивались ноги. Каждый день в лагерях для езидов – сплошная борьба, и все же они делают все, что в их силах, чтобы помочь нашему сообществу. Они проводят демонстрации против ИГИЛ и обращаются с петициями к правительствам в Курдистане и Багдаде с требованиями более решительных действий. Когда открывают массовое захоронение или погибает девушка, пытавшаяся сбежать, беженцы в лагере первыми узнают эти мрачные новости и устраивают поминки. В каждом доме-контейнере люди молятся о том, чтобы их близкие вернулись к ним.

Каждый езид-беженец старается справиться с психологическими и физическими травмами и трудится ради того, чтобы наше сообщество сохранило свою целостность. Люди, которые несколько лет назад были просто фермерами, студентами, торговцами и домохозяйками, стали специалистами по религии, распространяющими знания о езидизме, учителями, преподающими в небольших, сделанных из контейнеров школах, и активистами-правозащитниками вроде меня. Все, что мы хотим, – это сохранить нашу культуру и религию, а также призвать ИГИЛ к ответу за преступления против нас. Я горжусь всем, что мы сделали как единое сообщество. Я всегда гордилась езидами.

Пусть мне и повезло оказаться в безопасности в Германии, я все же завидую оставшимся в Ираке. Мои братья и сестры находятся ближе к дому, они едят иракскую еду, которой мне так не хватает, и живут рядом со своими бывшими соседями, а не с незнакомцами. Выбираясь в город, они могут разговаривать с продавцами и водителями микроавтобусов по-курдски. Когда пешмерга позволят нам посетить Солах, они увидят могилу моей матери. Если Кочо когда-нибудь освободят от ИГИЛ, они могут вернуться домой в тот же день.

Мы ежедневно разговариваем по телефону и отправляем друг другу сообщения. Хезни рассказывает мне о том, как он помогает сбегать девушкам, а Адки – о жизни в лагере. Большинство историй печальны, но иногда моя бойкая сестра заставляет меня смеяться так, что я едва не падаю с дивана. Я очень скучаю по Ираку.

И вот в июне 2017 года я получила новости из лагеря о том, что Кочо освобожден от ИГИЛ. Среди тех, кто вошел в него, был и Саид, член езидского отряда Хашд-аль-Шааби, вооруженного иракскими военными. Я радовалась за него – ведь он осуществил свою мечту и стал бойцом. В Кочо было небезопасно; засевшие там боевики «Исламского государства» оборонялись, а при отступлении заложили взрывные устройства повсюду, но я все равно решила во что бы то ни стало вернуться. Хезни согласился, и я вылетела из Германии в Эрбиль, а оттуда поехала в лагерь.

Я не знала, каково это будет – оказаться в Кочо, где нас разделили и убили моих братьев. Когда там стало достаточно безопасно, мы поехали группой в объезд, держась подальше от сражений. Деревня была пуста. Школа стояла с разбитыми окнами, и внутри мы увидели останки человека. Мой дом разграбили – даже сняли с крыши доски, – а то, что осталось, сожгли. От альбома с фотографиями свадеб осталась кучка пепла. Мы рыдали так сильно, что едва могли устоять на ногах.

И все же, несмотря на разрушения, стоило мне войти в дверь, я поняла, что нахожусь дома. На мгновение я пережила те же чувства, какие испытывала до появления ИГИЛ, и когда мне сказали, что пора идти, попросила разрешить мне остаться здесь еще немного, хотя бы на час. Я поклялась себе – что бы ни случилось, в декабре, когда придет время поста, который езиды соблюдают в честь рождения Тауси Малака, давшего всем нам жизнь, я обязательно буду в Кочо.

Меньше чем через год после своей первой речи в Женеве я отправилась в Нью-Йорк, где ООН назначила меня послом доброй воли от имени выживших жертв торговли людьми. И снова от меня ждали, что я буду рассказывать о случившемся со мной перед большим скоплением людей. Оттого, что ты уже не первый раз пересказываешь свою историю, легче не становится. Каждый раз ее приходится переживать заново. Когда я рассказываю о блокпосте, где меня изнасиловали, о том, как Хаджи Салман хлестал меня кнутом через одеяло или о том, как темнело небо в Мосуле, пока я искала тех, кто мне поможет, я словно снова переношусь в то время и испытываю тот же ужас.

И все же я привыкла произносить речи, и большие залы больше не пугают меня. Моя история, рассказанная честно и без прикрас, – лучшее мое оружие против терроризма, и я собираюсь использовать ее до тех пор, пока боевики не предстанут перед судом. Как много еще предстоит сделать! Мировые лидеры, особенно лидеры мусульман, должны проявить активность и защитить притесняемых.

В своем выступлении я обращаюсь к ним. Закончив свой рассказ, я говорю, что каждый езид хочет, чтобы членов ИГИЛ наказали за геноцид, и что во власти собравшихся спасти беззащитных во всем мире. Я говорю, что хочу посмотреть в глаза насиловавшим меня мужчинам и призвать их к ответу. И больше всего я хочу стать последней девушкой в мире с такой историей, как моя.