Однажды один из этих езидов-беженцев, молодой отец, сидел при входе в храм вместе со своим сыном. Он не спал и думал обо всех погибших мужчинах и похищенных женщинах. Груз этих воспоминаний стал невыносим. Мужчина вытащил из-за пояса пистолет, и прежде чем кто-то успел его остановить, застрелился прямо у входа в храм, на глазах своего сына. Услышав выстрел, многие езиды решили, что это ИГИЛ, и бросились бежать на территорию Курдистана. Остались только храмовые слуги и Баба Чавеш, которые прибрались в храме, провели похороны и стали ждать, что будет дальше. Они были готовы умереть, если придет ИГИЛ. «Что у меня останется, если это место будет разрушено?» – спрашивал Баба Чавеш. Но террористы так и не пришли в долину. Ее защитил Бог.

После резни и по мере того как женщины возвращались из плена ИГИЛ, мы задумывались о том, какой будет наша следующая поездка в Лалеш. Нам нужны были эти храмы и даруемое ими утешение; но поначалу никто не знал, как к сбежавшим сабайя будут относиться живущие там святые люди. Мы обратились в ислам, и многие из нас потеряли девственность. То, что нас насильно заставляли это сделать, возможно, не имело значения. Мы с ранней юности знали, что езидское общество отвергает людей за такие грехи.

Но мы недооценивали наших религиозных лидеров. В конце августа, когда воспоминания о зверских убийствах до сих пор потрясали нас, они провели несколько собраний и быстро пришли к решению. Они постановили, что бывших сабайя следует приветствовать в общине и не судить нас за то, что с нами произошло. Мы не считаемся мусульманками, потому что нас обратили против нашей воли, а поскольку нас изнасиловали, то мы жертвы, а не падшие женщины. Баба Шейх лично встретился со сбежавшими сабайя и уверил их в том, что они по-прежнему остаются езидками, а случившееся – не наша вина. В сентябре наши религиозные лидеры издали постановление, согласно которому на нас нет вины и все сохранившие веру езиды должны встречать нас с распростертыми объятиями. Я никогда не любила своих единоверцев так сильно, как в тот момент всеобщего сострадания.

И все же, что бы ни заявлял Баба Шейх, мы все равно не чувствовали себя прежними. Мы были разбиты и сломлены. Женщины шли на все, лишь бы очиститься от скверны. Многие сабайя решились на хирургические операции по «возвращению девственности» (восстановления девственной плевы) в надежде стереть воспоминания об изнасилованиях и избавиться от чувства вины. В лагере врачи предлагали такие услуги, рассказывая о подобных «процедурах» как о чем-то совершенно естественном. «Это займет всего лишь двадцать минут», – говорили они.

Я заинтересовалась и вместе с другими девушками отправилась в клинику. «Если хотите вернуть девственность, то процедура очень проста», – сказали врачи. Некоторые девушки согласились, но я отказалась. Как «простая процедура» может стереть воспоминания о том, как меня насиловал Хаджи Салман, или о том, как он отдал меня своим охранникам? Насилие затронуло не только мое тело, и здесь не помогло бы никакое хирургическое вмешательство. И все же я понимала, зачем девушки идут на него. Мы отчаянно пытались найти хотя бы какое-то утешение, и если операция помогала им обрести уверенность в будущем, в том, что они выйдут замуж и родят детей, то я была рада за них.

Самой мне было трудно размышлять о будущем. В юности, когда я жила в Кочо, мой мир казался мне маленьким и полным любви. Мне приходилось беспокоиться только о своей семье, и все говорило о том, что наша жизнь становится лучше. Теперь, даже несмотря на то что мы выжили и пытаемся вернуться к нормальному существованию, где те молодые езиды, которые могли бы взять нас в жены? В массовых захоронениях под Синджаром. Наше общество почти полностью разрушено, и теперь жизнь езидских девушек гораздо сложнее, чем нам представлялось в детстве. Мы не стремимся к счастью, мы просто пытаемся выжить и, по возможности, с пользой распорядиться нашей жизнью, которую нам случайно было позволено сохранить.

Через несколько месяцев после того как я приехала в лагерь, ко мне подошли активистки, и одна из них попросила отдать им мою абайю.

– Я собираю свидетельства геноцида, – сказала она. – Я хочу когда-нибудь открыть музей.

Другая, выслушав мою историю, спросила, не хочу ли я поехать в Европу и рассказать о случившемся со мной официальным лицам. Я ответила, что не против, не зная еще, как сильно эта поездка изменит мою жизнь.

Последние несколько месяцев в лагере мы с Дималь провели, готовясь к поездке в Германию. Адки отказалась ехать.

– Я никогда не оставлю Ирак, – сказала она.

Она всегда отличалась упрямством, и я даже завидовала ей. Германия обещала безопасность, образование, новую жизнь. Но Ирак навсегда останется для меня домом.

Перед отъездом пришлось заполнять кучу бумаг, и мы поехали в Багдад, чтобы получить паспорта. Тогда я впервые побывала в столице Ирака и первый раз летала на самолете. В Багдаде я провела двенадцать дней, и каждый день посещала различные учреждения – чтобы сдать отпечатки пальцев, сфотографироваться, сделать прививки против разных болезней. Эти процедуры казались бесконечными, но однажды в конце сентября нам сказали, что пора ехать.

Нас отвезли в Эрбиль и дали денег на новую одежду. Мы с Дималь попрощались со всеми в лагере, прежде всего с Адки. Я вспомнила, как Хезни много лет назад прорывался в Германию, мечтая заработать много денег – по-настоящему много, как можно заработать в Европе, – чтобы родители Джилан не посмели ему отказать. Тогда его задержали и отправили обратно, а теперь билет мне оплатило правительство. И оказалось, что труднее всего – расстаться.

Перед полетом мы приехали в Лалеш. Улицы священного поселения заполнили десятки молящихся и плачущих бывших сабайя, облаченных в траурные черные платья. Мы с Дималь поцеловали дверной косяк храма Шейха Ади и завязали узелки на цветных шелковых нитях, по узелку на каждую молитву – за удачное возвращение всех, кто остался в живых; за счастливое посмертное существование всех, кто погиб, как наша мать; за освобождение Кочо и за то, чтобы боевики ИГИЛ ответили за все свои преступления. Мы плескали себе на лица прохладную воду Белого Источника и усерднее, чем когда-либо, возносили молитвы Тауси Малаку.

В тот день в Лалеше царило умиротворение, и пока мы были там, с нашей группой встретился Баба Чавеш. Глаза священного человека, высокого и худого, с длинной бородой, светились добротой и проницательностью, благодаря которым души людей в его присутствии раскрывались. Он сидел, скрестив под собой ноги, во дворе гробницы Шейха Ади, его белые одежды развевались на ветру, и клубы дыма из набитой зеленым табаком трубки разлетались над женщинами, пришедшими поприветствовать его.

Мы опустились на колени перед ним, а он поцеловал нас и задал вопросы. «Что случилось с вами?» – хотел он знать, и мы сказали о том, что попали в плен ИГИЛ, но сбежали и что теперь собираемся в Германию. «Хорошо», – произнес он мягким, печальным голосом. Ему было грустно сознавать, что так много езидов покидают свою родину в Ираке. Народ уменьшался на его глазах, но он понимал, что мы должны двигаться дальше.