мучительно выпалил Анжело и сбился на итальянский. — Dio, мальчик, ты думаешь, семья для меня — пустой звук? Все, что я сделал…

Он сглотнул, напряг губы и с усилием перешел обратно на английский.

— Мы всегда говорили, что всякий, кто участвует в номере, становится членом семьи. Я не имею права тебя выставлять, а если бы и имел, то не стал бы делить дом. Он все эти годы был домом Люсии, и она моя единственная сестра. Но чего ты ждешь от меня, Мэтт? Что я скажу, будто одобряю это… это…

Он не мог подобрать слово.

— Я ничего от тебя не жду, — сказал Марио. — Ты узнал обо мне и Томе только сейчас. Это ничего тебе не говорит? Можешь быть уверенным, мы не попадем в желтую прессу и не оскандалимся!

Анжело посмотрел на Томми так, будто увидел его впервые. После заметной паузы он спросил:

— Сколько это продолжается, Том? Нет, Мэтт, молчи… я спросил его, а не тебя.

Я втянул нас в это. И теперь нам обоим приходится с этим жить.

— С первого сезона у Ламбета, когда я начал регулярно работать в номере. Когда мне исполнилось пятнадцать.

Анжело словно прирос к полу.

— Gesù a Maria… Я бы не поверил…

«Вздор, — подумал Томми. — Он рыскает вокруг не первый год». А вслух сказал:

— Что ж, теперь ты знаешь. И если я не говорил тебе раньше, то не потому, что стыдился. Просто знал, что тебя это огорчит. И оказался прав.

Анжело долго молчал, потом дернул плечом.

— Ebbene… ладно, ладно. Вы оба теперь взрослые. Я умываю руки…

Он побрел было к двери, но остановился, развернулся, прошел мимо Томми и взял Марио за плечи.

— Нет, мальчик, — сказал он по-итальянски, — я так не могу… Я христианин, католик, я не могу закрыть на это глаза… Ты же сын моей единственной сестры, мой крестник…

Он резко перешел на английский.

— У меня есть обязательства. Мэтт, это смертный грех… ты знаешь об этом, верно? Я… не знаю, что тебе сказать. Если я приглашу к нам отца Бадзини, ты поговоришь с ним? Хотя бы просто поговоришь?

Марио ответил по-итальянски — что-то насчет того, куда может отправляться отец Бадзини, выражение было слишком идиоматичным для понимания — и Анжело посмотрел так, словно Марио его ударил.

— Прости, Анжело. Нет. Скажи отцу, пусть не тратит время и силы. Я не кающийся грешник. Я вообще не считаю себя грешником.

— Вот почему ты не ходил на исповедь на Пасху…

— Верно. Я знаю, что твоя проклятая церковь считает это смертным грехом. Но грехом было бы и обещать, что я исправлюсь, потому что я не собираюсь исправляться. Я уже пытался, и ты знаешь, чем все закончилось.

— Мэтт, это убьет Люсию…

— Люсии не навредит то, чего она не знает. Если ты, конечно, не считаешь, что должен спасти свою бессмертную душу и ей рассказать.

На лице Анжело отразился ужас.

— Сказать такое женщине? Своей сестре? Но что почувствует Люсия, когда узнает, что ты оказался вне Церкви Христовой…

— Если она до сих пор этого не знает, то она глупее, чем я думаю. Я же развелся со Сью-Линн.

Лицо его было упрямое.

— Ebbene, — сказал Анжело. — Я не произнесу больше ни слова. Я умываю руки.

Он посмотрел на них с отвращением.

— Скажу только, что очень рад, что Папаша не дожил до этого дня. Он любил вас обоих, и это разбило бы ему сердце…

И вдруг Томми снова разозлился.

— В тебе нет и капли достоинства, Анжело? С чего ты взял, что он не знал?

— Я знаю, как мой отец…

— Ничерта ты не знаешь! — напустился на него Томми в такой ярости, что сейчас с удовольствием бы свернул Анжело шею. — Папаша Тони знал! Он никогда не говорил, поддерживает нас или нет, но в любой момент мог положить этому конец, просто не продлив мой контракт! Да он мог бы не позволить нам жить в одной комнате, в конце концов!

— Я тебе не верю!

Марио воззрился на Анжело глазами полными слез.

— Конечно, ты же скорее поверишь, что мы оба пали так низко, что позволяем себе врать о таких вещах! Ты, ублюдок, посмел укорять меня памятью о Папаше! Ты читаешь нам проповеди, что ж, я тоже прочел бы тебе одну… кто сам без греха, пусть первым бросит камень. Ты говоришь о разбитом сердце Папаши? Я бы скорее умер, чем огорчил его, — слезы заструились по его лицу. — Думаешь, ты любил его больше, чем я? Он был в сто раз лучшим человеком, чем ты, Анжело…

Убирайся отсюда, а не то я спущу тебя с лестницы, проклятый лицемер! И попробуй хоть раз еще упомянуть имя Папаши таким тоном, и я убью тебя… убью голыми руками! Пошел вон! Выметайся!

Анжело дернул ручку, но дверь была заперта. Томми, поднявшись, отпер замок, и Анжело ушел, не оглядываясь. Томми запер за ним дверь. Марио упал на кровать, его тонкое тело так содрогалось от рыданий, что, казалось, он рассыплется на куски от горя. Не желая смотреть на его слезы, Томми отвернулся. Он знал, что и сам беспричинно надеялся на чудо. Он так любил и восхищался Анжело, ожидал, что тот поймет, посмотрит на них прежними глазами.

Томми считал, что давным-давно избавился от всех иллюзий, но сейчас, стоя возле дверей и держась за ручку, почувствовал, как что-то внутри хрустнуло и рассыпалось. Анжело не был суперчеловеком. Он оказался ханжой, нетерпимым фанатиком, который рвался разрушить все, что не вписывалось в его представления.

Это был горький конец хорошей дружбы, и Томми знал, что это конец. Он никогда не осознавал, как дорога ему приязнь Анжело,