Мясо осталось почти нетронутым. Горькая настойка выжигала в груди боль. Ненадолго.

Приходилось пить часто. Но с каждым выпитым глотком, умирала надежда, как умирает на закате Солнце, что боль исчезнет. Скверна пустила корни глубоко. Я слеп от выпивки, но прозревал внутрь себя. Образы воспоминаний становились отчетливей.

С каждым глотком.

Еще один и закрыть глаза — она улыбается, сидя напротив, и учит дурацкой игре. Выставляет передо мной кулаки и дергает ими заранее, опасаясь, что вот прямо в этот миг я стукну ее поверх своими кулаками. А потом наоборот. Хмурится и возмущается забавно, когда я ловко дурю ее. И выглядит счастливее всех на свете, когда поддаюсь ей так, что она не замечает поддавка.

— Вам принести чего-нибудь еще, господин? — врывается в четкий образ чужой голос.

Чужая девушка из чужого мира…

Я смотрю на нее и вижу в темных глазах огонь. Почему-то сейчас он кажется отражением факелов. Наверное, стоит посмотреть поближе, разглядеть в них умирающее Солнце. Девушка склоняется по первому же подзывающему жесту. Она всегда была слишком доверчивой…

Огни расплываются перед глазами, а ее губы блестят после того, как она облизала их от волнения. И я целую их.

— Господин! — Подавальщица отскочила, снова уронив полотенце. Как ее имя?

— Извини, — сказал я, приходя в себя.

Потер лицо и отодвинул стакан с выпивкой. Попросил комнату и воду.

В тесной комнате стояли кровать, комод и лавка с утварью для умывания. На крохотном оконце висели белые занавески в горошек. Крепкие парни внесли огромную бочку, наполнили ее водой, уточнили, можно ли забрать на рассвете, и оставили меня в одиночестве. Духи нагрели воду, позволяя понежиться и отмокнуть.

Сидя в бочке, закрывал глаза и запрокидывал голову. Хотелось ее прикосновений, голоса, поцелуев. Безумие…

Стук в дверь сначала будто почудился, но затем повторился громче. Возможно, я задремал. Вода остыла, звуки в таверне затихли. Хмель до конца не отпустил, и тело показалось чужим, слабым. Держась за спинку кровати, я стянул покрывало и обмотал им бедра. Отыскав топор, прислонил его у двери так, чтобы можно было легко поднять. Отворил дверь и нахмурился.

Подавальщица стояла за порогом и мяла подол длинного платья. Темные волосы выбились из толстой косы, придавая виду девушки небрежность. Карие глаза замельтешили, длинные ресницы задрожали. Она изучала меня взглядом.

— Я что-то забыл в зале? — на всякий случай спросил, догадываясь о других причинах ее визита.

Подавальщица покраснела и мотнула головой.

— Мне показалось, что я… что ты… — Посмотрела чернотой своих глаз в мои глаза и спросила, нервно гладя ямочку между ключицами. — Я нравлюсь тебе?

Наверное, мне пойдет на пользу… Сколько я еще протяну со своим безумием наедине?

Я отошел в сторону, открывая дверь шире. Проследил, как нерешительно девушка переступает порог. В темноте комнаты видел, как фигурка подпрыгнула на месте, когда дверь за ней закрылась.

В темноте желание пробудилось мгновенно. Темнота позволяла обмануться. Недавние воспоминания легко заменялись другими. Темноволосая, темноглазая…

— Господин…

— Кейел, — подсказал я, прижимая девушку к двери и поднимая подол платья.

Она поцеловала в щеку, в уголок губы, в подбородок… И я сам отыскал ее губы своими. Обхватив ее лицо, заставил приоткрыть рот. Ощутив мой язык, девушка попробовала оттолкнуть меня и отвернуться. Задергалась. Но через несколько секунд неравной борьбы простонала от удовольствия и с легкостью поддержала новую игру, позволяя мне погрузиться в воспоминания глубже.

Тесемки платья легко развязались, и я, закрыв глаза, стал целовать дрожащие плечи. Анюта… Ее хотелось зацеловать всю.

— Кейел, — голос прозвучал хрипло, на грани стона.

Возбуждение ударило в голову, отбирая последние крохи свободы. Я ее пленник. Узник. Опускаясь перед ней на колени, стягивал платье и целовал освобождающиеся от одежды сантиметры кожи. Впитывал в себя девичьи стоны и выдохи, растворял их отличия от необходимых в оживающих воспоминаниях.

Платье упало в ноги, а я замер, стоя на коленях. Сколько раз такое было? И так глупо закончилось…

— Ах! — Девушка дернулась в моих руках, и я расслабил хватку.

Погладил бедра, на которых останутся синяки после моих пальцев. Стараясь взять воспоминания под контроль, прижался губами к мягкому животу. Ощутил девичьи руки в волосах. И забылся…

Иногда приходил в себя, когда не узнавал Аню. Приходилось закрывать глаза, вспоминать терпкость любимого запаха и звучание звонкого голоса. И стоны порой казались безобразными, резали по ушам, и я заглушал их поцелуями.

Но в забытье таилась боль.

Она перемешивалась со сладостью ночи, вызывала глухую ненависть, и я физически ощущал оковы на сердце. И словно пленник рвался сорвать тяжелые кандалы, разорвать цепи, созданные ложью. Избавиться от них раз и навсегда!

Тогда стоны прерывались вскриками, а хрупкое тело подо мной сжималось, словно от страха. Приходилось избавляться от болезненных и затягивающих воспоминаний. Приходилось шептать девчонке, как она красива.

— Правда? — выдохнула она мне в щеку.

Я переплел наши пальцы, поднял ее руки выше и вжал в твердый матрас. Она выгнулась со стоном. Лунный свет упал на лицо отчетливее, выдавая внешнюю схожесть с той, кого хотелось видеть вместо нее.

— Правда, Алийка. — Имя вспомнил не сразу, а произносил тогда, когда нужно было разбить ожившие образы в голове. С очередным движением, вызвавшим ее стон, мазнул губами по виску девчонки. — С первого взгляда на тебя во рту пересохло.

Ей нравилось слышать этот полуобман, а мне ничего ни стоило потрепаться немного. Зато после него она быстро забывала о том, что моя нежность и ласка легко меняется силой и жестокостью.

Тело трясло от слабости и бессилия, когда за окном собрался туман. Я сел, спустил ноги на холодный пол. Посмотрел за окно. На улице стояла глубокая ночь, до рассвета было далеко. Тумана тоже не было, просто от нашего дыхания запотело окно. Клонило в сон, но хотелось пить.

Чужая рука погладила поясницу, и ее хотелось сбросить. Скрипнула кровать.

— Я тебя раньше тут не видела, — перевернувшись на бок, довольным голосом протянула Алийка.

— Ты работаешь тут три рассвета, — напомнил я.

Она замялась. То ли ей ответ не понравился, то ли его тон.

— Кейел, а ты наемник, да?

— Уйди.

Она уходила громко. Так же громко, как получала удовольствие, ерзая подо мной. Видимо, обиделась. Рывком скинула с себя одеяло, соскочила с кровати, обдавая меня сквозняком. Отыскала платье и, хлюпая носом, громко топала, неловко натягивая на себя яркую тряпку.