— Ты боишься его? — изумился Кейел, сильнее повернув голову к Роми, чем напомнил коршуна.

— Что?

— Ты выглядишь так, словно боишься, что я верну память Вольного. Вы все боитесь. Почему?

— Я желаю тебе счастья, Кейел, — выпалила я, шагнув к нему и прижимая руки к груди. В ней исстрадалось сердце, а легкие не справлялись с кислородом.

— Отказываясь от меня? — он хмыкнул.

Я закусила губу.

— Милый человек, — заговорила Елрех. — Ты… Тебе будет больнее всех нас.

Ее слова ударили острее кинжала. В ушах зазвенело.

— Он был страшным человеком? — Сквозь мутную пелену в глазах, удалось увидеть, что Кейел обращается к Роми.

— Он не был человеком. Зверь! — выплюнул Роми. — Из-за таких, как он, всех Вольных презирают! Из-за него их!.. нас. Нас ненавидят из-за таких, как он. Он убивал, использовал, плевал на всех. Даже на других Вольных, несмотря на то, что они тоже избранники духов. Якшался с виксартами и вел дела с этими… Он не брезговал даже васовергами, пользуясь их услугами. Кейел, тебе не нужна эта память, чтобы защититься от сельчан. Я помогу тебе, и мы…

Он застонал, как от резкой боли. У меня в голове будто щелкнул курок, и я вздрогнула. Кейел сделал свой выбор.

Откуда у меня эта паника? До оцепенения… Разве не я мечтала, чтобы мой Вольный вернулся?

Вспомнились последние ночи с Кейелом, и накатила тоска. Я даже не обняла его напоследок, не сказал ему, какой он замечательный. Только грубила… Позволит ли обнять теперь?

На плечо легла рука Елрех. Я подняла голову, вгляделась в широко раскрытые и неподвижные глаза, хранившие в себе вечное тепло позднего лета и ранней осени. Почему мне всегда казалось, будто само собой разумеющееся, что Вольный, вернувшись, выберет меня, а не покладистую Лери?

Когда я понял, что полюбил этот аромат? Вязкий и обволакивающий, словно смола, которая манит насекомых в обманчиво солнечные объятия. И они гибнут в ней… Медленно тонут в смертельной западне, стараясь вырваться, но лишь липнут сильнее и сильнее. Проникая в нее глубже.

Опасный аромат… И горький.

Не приторно горький, не резкий. Он раскрывается постепенно, словно боль от затянутых ран, оставшихся после славного боя. Когда давно отпустили плохие эмоции, когда воспоминания растворили глубоко в себе все самое скверное и отполировали до блеска секунды собственной славы.

Эта горечь проникает через ноздри, дразнит терпкостью, дарит наслаждение и чувства бодрости, свежести… А затем раскрывается во рту вязкостью. И ее хочется раскатывать на языке, продлевая мучительные и одновременно приятные ощущения.

Когда же я полюбил запах хвои? Когда связал его с запахом свободы и свежести в затхлой жизни на задворках мира, или когда угодил в плен янтарных брызг, притворяющихся умирающим Солнцем в бездне темных глаз?

Угодил в приманку, словно ничтожное насекомое. Дважды…

Глупец.

Несколько секунд я пытался осмыслить происходящее… или произошедшее.

Запутался. Бросил идиотскую затею.

Посмотрел на артефакт в руках и с трудом удержался, чтобы не разломить на две части. Железный… И не смог бы. Прав Дарок: вся эта комната полна скверны. Слышишь, Алурей? Вы, Великие духи, и те, кто решил использовать нас, — источники скверны в Фадрагосе. Вся ваша сила, ваши желания, даже направленные на созидание, ведут к разрушению. И порождают никому не нужных зверей.

Одиноких, бестолковых, потерянных…

Не желая смотреть на источник моих переосмыслений в обеих жизнях, я положил артефакт на место и сразу направился к священному кольцу. Слабость прокатилась по ногам, разлетелась темной волной в голове, застилая взор чернотой. Пришлось остановиться уже через шаг.

Все-таки использование артефакта отнимало силы и вызывало потребность посидеть хоть немного, либо попросту стоять неподвижно. Я взглянул в желтые глаза и усмехнулся.

— Ты был хорошим человеком, — произнес с искренней досадой Ромиар.

«Подаришь живому мертвецу погребальный венок, какие вы, шан’ниэрды, носите друг другу в гробницы?» — этот вопрос вслух не озвучил. Улыбнулся шире, но смех сдержал. Провоцировать слабого шан’ниэрда на продолжение драки не было ни малейшего желания. Да и лицо прекрасно помнило боль, оставленную сильными ударами. Тронул щеку тыльной стороной ладони, убеждаясь, что крови нет. Кажется, Роми сломал мне челюсть, раздробил нос и точно выбил несколько зубов. Он собирался избить меня до смерти.

Не дождавшись ответа, он добавил:

— Теперь ты пробудил в себе монстра.

Я фыркнул, вскидывая брови.

Ошибаешься, Ромиар… Ошибаешься, если думаешь, что ты не такой же зверь, как и я. Просто высокомерие шан’ниэрдов, ваше желание видеть себя в лучшем свете, вынуждает тебя сдерживаться. Но и приглядываться не нужно, чтобы видеть, что ты такой же. Такой же, как и я. Такой же, как и все в этой в этой комнате. Как во всем мире. Мы все звери, заключенные в двуногие тела.

Уловил движение в полумраке и, испугавшись непоправимого, резко посмотрел в глаза своей слабости. Она застыла на месте, будто пойманная с поличным. Прикусила губу, с силой сдавливая и заламывая пальцы. Переминаясь с ноги на ногу, шарила горящим взором по комнате, будто пыталась найти в нем опору для пошатнувшейся силы. Ее неуверенность раздражала. И в то же время радовала… Решившись, безумная набрала воздух в грудь и приоткрыла рот. Успела поднять на меня глаза, прежде чем совершить свою последнюю ошибку.

Увидев, как я покачал головой, рот закрыла и благоразумно отступила в тень.

Правильно.

Неправильно то, что мне отвратно видеть ее боль, отраженную на привлекательном личике. Ее боль быстро проникала в меня, и я разделял ее, словно свою. Безвольный…

Фангра поднялась молча и направилась к кольцу. Заметив ее движение, Ромиар потерял ко мне интерес и, взволнованный, последовал за ней. Я воспользовался освободившимся местом. Неспешно подошел к стене и, привалившись к ней спиной, сполз. Уселся, вытянув ноги, закрыл глаза и расположил затылок на прохладной поверхности.

Услышав тихие шаги, напрягся вновь. Ярость затопила нутро, вытеснила покой. Попытался нащупать кинжал, но успокоился и топору. Вспомнил, как сидел так же под священным кольцом совсем недавно и ждал ее. Только чувства растратил попусту. Знал бы сразу, что не нужен ей… Она отвергла меня, когда я дважды отдал ей все, что у меня было в жизни. Выложил все связи, назвал места тайников, поделился всеми тайнами о выживании в самых суровых местах Фадрагоса… И еще: отказался ради нее от будущей жены и ребенка — семьи. И она все отвергла.

Ради моей безопасности? Не верю.

Усмехнулся и ощутил, как девчонка пугливо встрепенулась. Пусть боится… И все же от этого горько. Хочется обнять, успокоить.